И в «Моих похоронах», и в песне «Ошибка вышла» герой предстает в одинаковом виде — лежит голый и беззащитный, а рядом с ним суетятся вурдалак и главврач: «Безопасный, как червяк, / Я лежу, а вурдалак / Со стаканом носится» = «Лежу я голый, как сокол, / А главный — шмыг да шмыг за стол» («как червяк» = «как сокол»; «Я лежу» = «Лежу я»; «а вурдалак» = «а главный»; «носится» = «шмыг да шмыг»).
Если в первой песне упомянут «самый сильный вурдалак», то во второй — «самый главный», названный «огромным лбом», который «озарился изнутри здоровым недобром»: «А самый сильный вурдалак / Всё втискивал и всовывал. / И плотно утрамбовывал, / Сопел с натуги, сплевывал / И желтый клык высовывал» = «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело / И что-то на меня завел, / Похожее на дело. <.. > Он. потрудясь над животом. / Сдавил мне череп, а потом…».
Если «самый сильный вурдалак… сопел, с натуги, сплевывал», то главврач «пыхтит над животом»405. Кроме того, оба кричат и призывают к расправе: «Крикнул главный вурдалак: / “Всё — с него довольно!”» (АР-13-36), «И знак дает — наброси-т<ь>ся» (АР-13-40) = «“На стол, — кричит, — его, под нож!”, - / И всякое такое»406.
Если вурдалак героя «втискивал и всовывал», то врачи ему «в горло всунули кишку» (такая же ситуация была в «Расстреле горного эха»: «И эхо связали, и в рот ему всунули кляп»). Причем в черновиках «Моих похорон» самый сильный вурдалак назван главным и самым главным, как в песне «Ошибка вышла»: «Не обмыли, кое-как, / В гроб воткнули — больно! / Крикнул главный вурдалак: / “Всё — с него довольно!” <.. > Самый главный вурдалак / Втискивал и всовывал, / А после утрамбовывал» (АР-13-36), «Сделал маленький глоток / Главный кровопивец» (АР-13-34).
В обоих случаях присутствует одинаковое — безымянное — обращение лирического героя к представителям власти: «Эй, постойте! Спрячьте крюк! / Да куда же, черт, вы?!» /3; 320/ = «Эй, как вас там по именам, — / Вернулись к старым временам?»[2061] [2062] [2063] [2064] [2065] /5; 396/, - а те являются профессионалами своего дела («кровопийства»): «Шустрый парень и знаток / Стукнул по колену, / Подогнал и под шумок / Надкусил мне вену» (АР-3-38) — «Он руку мне стянул жгутом, / Чтоб кровь не проходила. / Он дока, но и я не прост…» /5; 384/. Данная характеристика знакома нам по целому ряду произведений: «Говорили чудаки, / В деле доки, знатоки. / Профессионалы. / Будто больше мне не спеть, / Не взлететь, не преуспеть, — / Пели подпевалы» (АР-12-164), «Мне специалисты внушали пространно: / Гитара нарушит ненужный покой» (АР-5108), «Стукнул, раз: специалист, видно по нему!» /2; 13/, «Он стратег, он даже тактик, словом — спец» /4; 216/, «Главный спец по демократам / Вдруг сказал мне: “Коля, врежь! / Выпей с бывшим дипломатом / За крушение надежд. / Сам я был на это падким, — / Молвил он и зарыдал, — / Сам за тягу к демократкам / В Будапеште пострадал”. <…> Но инструктор — парень-дока. / Деловой…»408 (интересно, что об инструкторе сказано «Молвил он», а о главвраче: «Он молвил, подведя черту…»).
Если в песне «Ошибка вышла» «все наготове — главный крут» /5; 395/, то и в «Моих похоронах» «они уже стоят, / Жала наготове! / Очень выпить норовят / По рюмашке крови» /3; 322/ (тот же мотив находим в «Балладе о любви»: «От лжи и зла, что вечно наготове / Порвать тугую тоненькую нить»; АР-2-182; а главврач как раз отождествляется с ложью и злом: «И озарился изнутри / Здоровым недобром» /5; 77/, «Не надо вашей грубой лжи!» /5; 381/). Поэтому «мне такая мысль страшна <…> Что вон они уже стоят, / Жала наготове!» = «И нависло острие. / В страхе съежилась бумага».
Если «самый сильный вурдалак», подвергая героя пыткам, «сопел с натуги, сплевывал», то «самый главный» врач, занимаясь тем же самым, «кряхтел, кривился, мок <…> А он зверел, входил в экстаз». В обоих случаях представлен мотив ража, в который входят представители власти, мучая свои жертвы (кстати, выражение с натуги также нашло отзвук в песне «Ошибка вышла»: «Но туже затянули жгут…»).
Если в «Моих похоронах» вурдалак «желтый клык высовывал», то песне «Ошибка вышла» лирическому герою «чья-то желтая спина / Ответила бесстрастно».
В первом случае герой говорит: «Вот мурашки по спине / Смертные крадутся», — а во втором у него «по телу ужас плелся» (да и в «Истории болезни он окажется на краю смерти: «Я лег на сгибе бытия, / На полдороги к бездне»).
В ранней песне «очень бойкий упырек / Стукнул по колену, / Подогнал и под шумок / Надкусил мне вену», а в поздней «все юркую чертовку ждут»409, «Как бойко ерзает перо, / Перечисляя что-то» /5; 373/4'0. Эта же характеристика встречается в «Письме с Канатчиковой дачи»: «Персонал больницы боек — / Глаз не сводит с наших коею/11; в «Дорожной истории»: «Но на начальника попал, / Который бойко вербовал»; и в «Веселой покойницкой»: «Бойко, надежно работают бойни, — / Те, кому нужно, — всегда в тренаже! — / Значит, в потенции каждый — покойник, / За исключением тех, кто уже» /2; 517/. А бойня будет упомянута и в «Конце охоты на волков»: «Эту бойню затеял не бог — человек».
И в «Моих похоронах», и в «Истории болезни» лирический герой предстает, с одной стороны, абсолютно здоровым: «Здоровье у меня добротное» = «Я был здоров, здоров, как бык»; а с другой — слабым и болезненным: «Да где уж мне, ледащему, болящему, / Бить не во сне — по-настоящему?!» (АР-3-41) = «Я был и слаб и уязвим, / Дрожал всем существом своим» (сравним заодно мотивы холода и дрожи: «Я от холода дрожу» /3; 317/ = «Дрожу от головы до пят» /5; 392/). Поэтому, чтобы сбить с толку своих врагов, он «включает дурочку»: «Безопасный, как червяк, / Притворяюсь…» (АР-3-39) = «Прикинусь я, что глуп да прост» /5; 396/; и молчит: «Я молчу, а вурдалак / Со стаканом носится» (АР-3-39) = «Он вызнал всё, хоть я ему / Ни слова не сказал» /5; 373/, «Сухие губы — на замок» /5; 78/.
Но, наряду с этим, герой одинаково обращается к вампирам и врачам: «Да вы погодите, слышите, братцы, спрячьте крюк»[2066] [2067] [2068] [2069] [2070] [2071] [2072] = «Начальник, слышишь, не вяжи» /5; 373/, «Мол, братцы, дайте я прочту» /5; 393/; и подумывает о том, чтобы врезать главному вурдалаку и главврачу: «Пусть мне снится вурдалак3 — / Может быть, сожму кулак: / В поддых и в клык, и в хрящ ему! / Но не по-настоящему…» (АР-3-40) = «А может, дать ему под дых, / И двери — на замок?» /5; 380/ (сохранился и зачеркнутый вариант, где герой все же ударяет врача: «Я было пнул его под дых»414). Однако терпит пытки молча: «Но я во сне перетерплю — / Я во сне воинственный» /3; 322/ = «Но я не извергал хулу, / Молчал, терпел, крепился» /5; 380/. Во сне же он терпел в стихотворении «Ядовит и зол, ну, словно кобра, я…» (1971): «И терплю, и мучаюсь во сне» /3; 51/. А «терпение молча» встретится в «Разбойничьей» (1975): «Стиснуть зубы да терпеть!».
И в «Моих похоронах», и в медицинской трилогии герой сопротивляется мучителям: «А если кто пронзит артерию, / Я не примирюсь с потерею» (АР-3-39) = «Я не смирюсь и не утрусь»415, «Мне кровь отсасывать не сметь / Сквозь трубочку в пробирки!» /5; 399/, - так как они пронзают ему вены: «Подогнал и под шумок / Надкусил мне вену» /3; 83/ = «Зачем из вены взяли кровь? / Отдайте всю до капли!» /5; 398/. Однако в основную редакцию «Моих похорон» все же вошел «пораженческий» вариант: «Погодите — сам налью, — / Знаю, знаю — вкусная!.. / Нате, пейте кровь мою, / Кровососы гнусные!» (намерению «сам налью» соответствует обращение к врачам: «Бегите за бутылкой!» /5; 378/; да и в целом подобные настроения встречаются в черновиках песни «Ошибка вышла»: «Сейчас прочту и распишусь / Под каждою страничкой» /5; 381/, «Вяжите руки, — говорю, — / Для вас на всё готов!» /5; 390/). Поэтому в раннем исполнении «Моих похорон» герой саркастически называет вампиров «мои любимые знакомые»416, а на одной из фонограмм «Истории болезни» прозвучит: «И все врачи со мной на вы, / И я с врачами мил»4п.
