Продолжая сопоставление сказочных произведений с медицинской трилогией, обратимся к «Сказочной истории» (1973).

В этой песне власть представлена в образе «Ихнего Дядьки с Красной Пресни» и сотрудников милиции («тридцати трех богатырей»), а в песне «Ошибка вышла» — в образе главврача («А самый главный сел за стол…») и санитаров.

В обоих случаях власть считает лирического героя дураком: «Это тот, который песни… / Пропустите дурака\» (АР-14-152) = «Хотя для них я глуп и прост, / Но слабо подымаю хвост», — и одинаково расправляется с неугодными людьми: «Им потеха, где шумиха: / Там ребята эти лихо / Крутят рученьки, но тихо, / Ничего не говоря» = «Подручный — бывший психопат — / Вязал мои запястья» /5; 78/, «Шуршанье, хмык и тишина» /5; 377/, «“Меня, ребята, не дурачь!”, - / Я перешел на крик» /5; 389/ («ребята… крутят рученьки» = «вязал мои запястья… ребята»; «ничего не говоря» = «тишина»). Да и потеха, с которой эти «ребята… крутят рученьки», также имеет место в «Истории болезни»: «Кругом полно веселых лиц — / Участников игры» /5; 389/.

Кроме того, представители власти входят в раж: «Одуревшие от рвенья, / Рвались к месту преступленья / Люди плотного сложенья, / Засучивши рукава» = «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело <…> А он зверел, входил в экстаз». И точно так же «рвались к месту преступленья» санитары в «Истории болезни»: «Мне обложили шею льдом — / Спешат, рубаху рвут».

Поэтому лирический герой (Иван-дурак и пациент) попадает в одинаковую ситуацию: «Он рванул тогда накатом / К белокаменным палатам — / Прямо в лапы к тем ребятам» = «Я взят в тиски, я в клещи взят», «Я злую ловкость ощутил — / Пошел, как на таран»; и одинаково характеризует себя: «И как ёкнуло серчишко» (АР-14130) = «Как ёкало мое нутро!» /5; 77/.

Единственное формальное различие можно усмотреть в следующих цитатах: «А когда кабак закрыли, / Все решили: недопили» — «И это был не протокол: / Я перепил вчера» /5; 400/. Но очевидно, что данное различие лишь подчеркивает единство темы в обоих произведениях.

Примерно в одно время со «Сказочной историей» была написана «Песенка про Козла отпущения», с которой мы и начали эту главу. Как уже было показано, поэт здесь вывел себя в образе Козла отпущения, который подвергается всевозможным издевательствам со стороны власти («хищников»). Неудивительно, что эта песня также содержит общие мотивы с медицинской трилогией.

Если Козел «сносил побои весело и гордо», то лирический герой «весь дрожал притом / Больным, подорванным своим, / Но гордым существом» /5; 383/.

Если хищники «враз Козла найдут, приведут и бьют», то о «врачах» лирический герой говорит: «Думал, до смерти забьют. <.. > Можно разом опорочить!» (С4Т-3-302 — 303). Подобное сочетание («разом — забьют») впервые встретилось в песне «Дурачина-простофиля» (1968), где этот самый дурачина влез на стул для царей: «Разом топать стал ногами и кричати: “<.. > Вот возьму и прикажу запороть!”».

Причем хищники были готовы даже убить Козла отпущения, если он покинет заповедник: «Берегли Козла, как наследника, / Запретили вплоть до убиения / С территории заповедника / Отпускать Козла отпущения» (АР-8-10). А в «Диагнозе» лирический герой тоже думал, что его «до смерти забьют» (С4Т-3-302).

Однако в самом начале и Козел отпущения, и лирический герой вели вполне беззаботную жизнь: «А орал, дурак, пару песенок» (АР-14-200) = «Идешь, бывало, и поёшь, / Общаешься с людьми», — после чего появляется власть и расправляется с ними: «Но заметили скромного Козлика / И избрали в козлы отпущения» = «Вдруг — хвать! — на стол тебя, под нож, — / Допелся, черт возьми!».

Герой же в обоих случаях использует одинаковое (безымянное) обращение к своим мучителям: «Эй, вы, бурые, — кричит, — светло-пегие!» = «Вы — как вас там по имена? — / Вернулись к старым временам…».

И, наконец, если про Козла отпущения сказано: «Ощутил он вдруг остроту рогов / И козлиное вдохновение — / Росомах и лис, медведей, волков / Превратил в козлов отпущения», — то и в «Истории болезни» лирический герой «злую ловкость ощутил — / Пошел, как на таран».

Кроме того, в рукописи «Песенки про Козла отпущения» содержится такой вариант названия: «Сказка про серого козлика, она же — сказка про белого бычка» (АР-8-10). А в «Истории болезни» лирический герой сравнивает себя с быком: «Я был здоров, здоров, как бык, / Как целых два быка».

***

«Песня-сказка про нечисть» (1966) — казалось бы, совсем из другой оперы и никакого отношения к «Истории болезни» не имеет. Но мы уже знаем, что нечисть в произведениях Высоцкого является олицетворением власти (так же как и врачи). Соответственно, между этими произведениями возникают закономерные связи: «Защекочут до икоты» = «Ведь скоро пятки станут жечь, / Чтоб я захохотал»; «Всяка нечисть бродит тучей /Ив проезжих сеет страх» = «Проклятый страх, исчезни!».

В ранней песне лирический герой признается: «Страшно, аж жуть! / Ажно дрожу!» /1; 525/. Поэтому главврач ему скажет: «Уйми дурную дрожь» /5; 375/.

Если Змей Горыныч «взмыл на древо», то в кабинет к главврачу влетел ворон и сел к нему на плечо: «Влетело что-то, кто-то сел / Кому-то на плечо» /5; 395/. И если в первом случае «танцевали на гробах богохульники», а Змей Горыныч угрожает всех сгноить, то во втором ворон «напоминает — прямо в морг/ Выходит зал для пыток». Черновой же вариант «Песни-сказки про нечисть»: «Змей трехглавый сел на древо» (АР-11-6), — напоминает действия главврача: «А самый главный сел за стол…».

Обратим еще внимание, что влетевший ворон и «взмывший на древо» Змей Горыныч — это тот же Вельзевул из песни «Переворот в мозгах из края в край…» (1970), где он «влез на трибуну». Причем черновой вариант этой песни: «Тем временем в аду сам Вельзевул — / Сам главный дьявол…» (АР-9-16), — вновь предвосхищает ситуацию из песни «Ошибка вышла»: «А самый главный сел за стол <.. > Все рыжую чертовку ждут…». Но одновременно с этим сходства со Змеем Горынычем («А не то я, матерь вашу, всех сгною!») имеет не только дьявол, но и бог, который «заявил, что многих расстреляет» («Переворот в мозгах из края в край…»). Таким образом, и бог, и дьявол, и нечисть являются лишь разными образами власти.

Однако самое невероятное сходство наблюдается в манере обращения Соловья-разбойника к Змею Горынычу и лирического героя к главврачу: «Пили кровь из черепов-подстаканников» (АР-11-6), «Свистнул, гикнул: “Ах ты, рожа, гад, заморский паразит!”» (АР-11-8) = «Чего строчишь? А ну, покажь! / Пособник ЦРУ!..» /5; 387/, «Мне кровь отсасывать не сметь / Сквозь трубочку, гадюки!» /5; 402/ («пили кровь» = «кровь отсасывать»; «гад» = «гадюки»; «заморский» = «ЦРУ»). В предыдущей главе при разборе «Сказки о несчастных лесных жителях» мы выявили столь же неожиданные сходства в обращении Соловья-разбойника к Змею Горынычу и Ивана-дурака к Кащею бессмертному, выраженные к тому же одинаковым стихотворным размером: «Свистнул, гикнул: “Ах ты. рожа, гад, заморский паразит!”» = «Но Иван себя не помнит: / “Ах ты. гнусный фабрикант!”». Причем в основной редакции первой песни Соловей-разбойник «гикнул, свистнул, крикнул» на Змея Горыныча, а в песне «Ошибка вышла» лирический герой заорал на главврача («Но я как заору…»), который тоже сравнивается с нечистью: «Шабаш калился и лысел».

Перед нами — один из тех редких случаев, когда поэт наделяет нечистую силу (Соловья-разбойника) своими собственными чертами (еще одно такое исключение — образ Лешего, о чем мы также говорили в предыдущей главе), поскольку очень уж соответствовала «лихость» данного персонажа натуре самого Высоцкого. Особенно ярко это проявится в «Серенаде Соловья-разбойника» (1974), которую мы разберем в главе «Тема двойничества» (с. 1142, 1143). Но, с другой стороны, тот же Соловей-разбойник может выступать в качестве олицетворения власти — например, в «Песне Соловья-разбойника и его дружков» (1974): «У меня такие слуги, / Что и самому мне страшно». Да и в «Песне-сказке про нечисть» он первоначально наделяется негативными чертами: «Соловей-разбойник главный / Им устроил буйный пир». Как видим, один и тот же сказочный образ может наполняться диаметрально противоположным содержанием, что требует особого внимания от исследователя.