Если же говорить о переносном значении строк «Кровоточил своим больным, / Истерзанным нутром», то здесь приходит на память целый ряд цитат, например: «Гвозди в душу мою / Забивают ветра» («Баллада о брошенном корабле»), «Поэты ходят пятками по лезвию ножа / И режут в кровь свои босые души» («О поэтах и кликушах») и др.
Вместе с тем следует отметить амбивалентность образа лирического героя в медицинской трилогии: ее первая серия («Ошибка вышла») начинается с признания героя в своей «слабости и уязвимости» и в том, что он «кровоточил своим больным, истерзанным нутром», а третья серия («История болезни») — с его утверждения о своем абсолютном здоровье: «Я был здоров, здоров, как бык, / Здоров, как два быка» (причем в одном из черновых вариантов герой и сам констатирует эту амбивалентность: «Я болен — и здоров, как бык, / Как целых два быка» /5; 382/). В промежутке же между ними была вторая серия («Диагноз»), где герой вновь говорил о своем здоровье («Я здоров, даю вам слово, только здесь не верят слову»), но вместе с тем признавался как в физических недугах («Да, мой мозг прогнил на треть»), так и в проблемах нематериального характера: «Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной». Однако независимо от того, считает ли он себя здоровым или больным, его подвергают пыткам (в первой серии) и насильственной операции (в третьей).
Примечательный, что двоякий образ лирического героя встречается и в произведениях 1960-х годов. С одной стороны, он говорит о своем пристрастии к выпивке: «Если б был я физически слабым, / Я б морально устойчивым был: / Ни за что не ходил бы по бабам, / Алкоголю б ни грамма не пил! <.. > Не могу игнорировать бабов, / Не могу и спиртного не пить» (1960), «А теперь ведь я стал параноиккм — / И морально слабей, и физически. <…> Приходить стали чаще друзья с вином» («Я был раньше титаном и стоиком…» (1967), «У вина достоинства, говорят, целебные — / Я решил попробовать: бутылку взял, открыл…»(«Про джинна», 1967). А с другой — выводит себя в образе «титана и стоика»: «Я — самый непьющий из всех мужиков: / Во мне есть моральная сила» («Поездка в город», 1969).
И, словно в пошлом попурри, Огромный лоб возник в двери И озарился изнутри Здоровым недобром.
Этот здоровый огромный лоб, который будет пытать лирического героя, является персонифицированным образом власти и находит многочисленные аналогии в других произведениях: «Одуревшие от рвенья, / Рвались к месту преступленья / Люди плотного сложенья, / Засучивши рукава»”4 («Сказочная история», 1973), «А он всё бьет, здоровый черт» («Сентиментальный боксер»), «И меня два аршинных охранника I Повезли из Сибири в Сибирь» («Банька по-белому», 1968; черновик[1777]), «А когда несколько раз приезжали санитары, он — то закроет дверь, то еще чего. <.. > вошли два здоровых таких амбала и врач, очень милая женщина. <.. > И тут она сделала знак, и один амбал ему так: “Бум!” <.. > И его унесли» (устный рассказ «Формула разоружения»[1778]), «Меня схватили за бока I Два здоровенных паренька — I И сразу в зубы: “Пой, пока I Не погубили!”» («Смотрины», 1973; АР-3-60), «Выходили из избы здоровенные жлобы, I Порубили все дубы на гробы» («Лукоморья больше нет», 1967). Кстати, в «Смотринах» действие тоже происходит в избе: «Потом пошли плясать в избе…». А в рассказе «Формула разоружения» герой обращается к своими мучителям-санитарам точно так же, как лирический герой к врачам в песне «Ошибка вышла», где действие вновь происходит в психбольнице: «А он кричал: “Сволочи\ За науку!”» = «Колите, сукины сыны, I Но дайте протокол!». При этом в обоих случаях герой является бывшим зэком: «Он вернулся из заключения» = «Мол, я недавно из тюрьмы, I Мол, мне не надо врать» (АР-11-40), — и предстает в образе «крутого парня». В рассказе это выглядит так: «Затерроризировал всю палату, потому что он приблатненный, как ты понимаешь, человек. Ему приносили еду и говорили, что не из дому. Он не принимал — он хотел там новые порядки установить. И все его передачи разделяли на всю палату». А на домашнем концерте у Георгия Вайнера (21.10.1978) Высоцкий предварит исполнение песни «Ошибка вышла» такими словами: «Вот. И чего же я хотел вам? Может быть, чего-нибудь из блатных?». - причем в черновиках песни новые порядки устанавливает не сам герой, а его мучители: «Но скалюсь я во весь свой рот: I “Что? Новые порядки!”» I5; 377I, — которые характеризуются одинаково: «…вошли два здоровых таких амбала» = «Здоровый лоб стоял <в> двери» (АР-11-42).
Я взят в тиски, я в клещи взят -
По мне елозят, егозят,
Всё вызнать, выведать хотят,
Всё пробуют на ощупь.
Тут не пройдут и пять минут,
Как душу вынут, изомнут, Всю испоганят, изорвут, Ужмут и прополощут.
Сравним с фрагментом воспоминаний советского отказника, где речь идет о КГБ: «До всего дотянутся их гадостные руки, всё ощупают, всё испоганят»[1779]1 В этих же воспоминаниях читаем: «Однако как на данном этапе могут они меня расколоть? Чтобы я выдал им всю информацию, имена? <.. > Вот так, заходя с флангов, и возьмут меня в клещи»[1780]. Здесь вновь обнаруживаются многочисленные сходства с песней Высоцкого: «А вдруг уколом усыпят, I Чтоб сонный “раскололся”?! <…> Я взят в тиски, я в клещи взят <.. > Ко мне заходят со спины I И делают укол» («расколоть» = «раскололся»; «заходя с флангов» = «заходят со спины»; «возьмут меня в клещи» = «я в клещи взят»).
А о «тисках», которыми советская власть душит людей, уже говорилось в «Марше футбольной команды “Медведей”» (1973): «В тиски медвежие I Попасть к нам — не резон». Приведем заодно еще несколько общих мотивов между «Маршем» и песней «Ошибка вышла»: «Соперники растерзаны и жалки» (АР-6-114) = «Я жалок был и уязвим»[1781], «Кровоточил своим больным, I Истерзанным нутром» I5; 77I; «Медведи злые…» = «И озарился изнутри / Здоровым недобром»; «Мы — дьяволы азарта» (АР-6-114) = «Шабаш зверел, входил в экстаз»[1782]: «И навещают в госпитале их» (АР-6-1 14) = «И все врачи со мной на вы» /5; 407/.
Что же касается образа тисков, то в песне «Ошибка вышла» дается его расшифровка: «Вот в пальцах цепких и худых / Смешно задергался кадык <.. > По мне елозят, егозят». Сравним в других произведениях: «Я попал к ним в умелые, цепкие руки. / Мнут, швыряют меня — что хотят, то творят!» /4; 30/, «Ветер ветреный, злой / Лишь играет со мной, / беспощаден и груб» /4; 23/, «Кто-то злой и умелый. / Веселясь, наугад / Мечет острые стрелы / В воспаленный закат» /3; 207/, «Мы бдительны — мы тайн не разболтаем, / Они в надежных жилистых руках» /5; 240/.
Вообще вся строфа «Я взят в тиски…» напоминает фрагмент повести Анатолия Марченко «От Тарусы до Чуны», где описываются методы «исправления» инакомыслящих в советских тюрьмах: «Вот ты уже брошен на стол. Восемь или десять рук тебя буквально сжали тисками, нет, не тисками, а мощными щупальцами скрутили, опутали твое слабое тело. Открой рот! Не то его сейчас вскроют, как консервную банку.
Я отказался. Тогда сзади кто-то, обхватив меня локтем за шею, стал сжимать ее, еще чьи-то руки с силой нажимают на щеки, чьи-то ладони закрывают ноздри и задирают нос вверх»[1783].
В черновиках «Истории болезни» лирического героя насильственно усыпляют: «Но анестезиолог смог — / Он супермаг и голем, / И газ в мою гортань потек / Приятным алкоголем» /5; 405/. А Анатолию Марченко, объявившему голодовку, делают искусственное «кормление»: «Врач довольно легко вводит мне в левую ноздрю тоненький катетер, и через него огромным шприцем вгоняют питательную смесь».
