В первых двух строках — «Быть может, о нем не узнают в стране / И не споют в хоралах» — явно прочитываются опасения самого поэта, что вследствие официального непризнания его могут легко забыть.[1408]^ Этот мотив позднее встретится в черновиках «Канатоходца»: «Теперь немногие вспомнят, как его звали» (АР-12-46); в «Балладе о Кокильоне»: «Простой безвестный гений безвременно угас»; в черновиках песни «Про любовь в эпоху Возрождения»: «Некий безвестный художник / Много испытывал бед. <…> “Мало ль что ты — гениальный. — / Мы не глупее, небось!”» (АР-248); в «Песне солдата на часах»: «Безвестный, не представленный к награде, / Справляет службу ратную солдат»[1409] [1410]; в посвящении к 15-летию Театра на Таганке: «Забудут нас, как вымершую чудь»; и в стихотворении «Мы — верные, испытанные кони»: «А мы — как бы у памяти в обозе. <…> Вот почему так скоро мы забыты». Впервые же он появился в песнях «Я любил и женщин, и проказы» и «Сколько я ни старался…»: «Очень жаль, писатели не слышат / Про меня, про парня из села» /1; 392/, «Обо мне не напишут некролог / На последней странице в углу» /1; 75/, - что можно сравнить также с исполнявшейся Высоцким песней Геннадия Шпаликова «Ах, утону я в Западной Двине…»: «Страна не пожалеет обо мне» (впрочем, если уж быть совсем точным, то еще в 1957 году Высоцкий написал стихотворение «В розоватой заре человечества…», в котором возник мотив безвестности: «В дни, когда все устои уродские / Превращались под силою в прах, / В Риме жили евреи Высоцкие, / Неизвестные в высших кругах»121?).
А в июле 1971-го Высоцкий написал стихотворный экспромт на одной из фотографий, сделанных во время его концерта во Владивостоке: «Не найдете в приказах вы той графы, / По которой не буду забыт. / Ну и что же? — меня фотографы / Отливают при жизни в гранит»[1411] (сравним заодно с образом непризнанного пророка в песне «Я из дела ушел»: «Скачу — хрустят колосья под конем, / Но ясно различимо из-за хруста: / “Пророков нет в отечестве своем, / Но и в других отечествах — не густо”»).
Что же касается строк «Он брал производные даже во сне / И сдачу считал в интегралах», то и их автобиографность находит подтверждение в воспоминаниях Всеволода Абдулова: «Володя мог в уме перемножать многозначные числа»[1412]. Более подробное свидетельство Абдулова приводит Леонид Мончинский: «…Сева рассказывал, как они были в каком-то институте, и там Володя состязался с машинкой, деля, умножая пятизначные, четырехзначные, там, шестизначные…»[1413] [1414] [1415].
То же самое относится к концовке песни: «У него — одни неприятности, / А приятностей — ни шиша!», — поскольку о своих неприятностях лирический герой говорит постоянно: «И живу я безрадостно» /1; 256/, «Сколько лет счастья нет, / Впереди — всё красный свет!» /2; 148/, «Сколько я ни старался, / Сколько я ни стремился, — / Я всегда попадался / И все время садился» /1; 76/, «Сколько лет воровал, / Сколько лет старался! / Мне б скопить капитал, / Ну а я — спивался. <.. > Комом — все блины мои, / А не только первый» /1; 241/, «Сколько лет ходу нет! В чем секрет? <.. > Я на каждом шагу спотыкаюсь» /1; 243 — 244/, «Из рук вон плохо у меня шли дела» /1; 514/ и т. д.
Еще в одной короткой песенке 1967 года (формально посвященной хирургу Эдуарду Канделю) поэт выступает в маске великого ученого, и о нем также говорится в третьем лице: «Он был хирургом, даже “нейро”, / Хотя и путал мили с га. / На съезде в Рио-де-Жанейро / Пред ним все были мелюзга». Сравним это с песней 1964 года, где речь ведется от первого лица: «Передо мной любой факир — ну, просто карлик! / Я их держу заместо мелких фраеров. / Возьмите мне один билет до Монте-Карло — / Я потревожу ихних шулеров!»1221 («Рио-де-Жанейро» = «Монте-Карло»; «пред ним» = «передо мной»; «мелюзга» = «карлик… мелких»); со стихотворением «Мы без этих машин — словно птицы без крыл…» (1973): «Нас обходит на трассе легко мелкота — / Нам обгоны, конечно, обидны, — / Но мы смотрим на них свысока — суета / У подножия нашей кабины»; и с «Канатоходцем» (1972): «Лилипуты, лилипуты, — / Казалось ему с высоты»Ш2 («мелкота» = «лилипуты»; «свысока» = «с высоты»).
Вторая строка песни «Он был хирургом…» — «Хотя и путал мили с га» — напоминает иронию «чистого» лирического героя в стихотворении «Я был завсегдатаем всех пивных…» (1975): «Не отличу катуда от ануда!».
А характеристика героя как борца — «В науке он привык бороться» — повторится в другом стихотворении 1967 года, где лирический герой снова выступит в маске ученого, но будет говорить уже от первого лица: «Только для нашей науки — / Ноги мои и руки!» («Я тут подвиг совершил. Таким же «борцом в науке» будет выведен Гамлет в «Моем Гамлете»: «И я, взломав замки, открыл ворота для науки» (АР-12-10); «учитель скромный Кокильон»: «Но мученик науки, гоним и обездолен…»; и лирический герой в «Песне автозавистника», у которой имеется вариант названия — «Борец за идею». Кроме того, Кокильон назван титаном и великим («Титан лабораторию держал <…> Дремли пока, великий Кокильон!»), а о главном герое песни «Он был хирургом…» сказано: «Но огромное это светило…»(сравним еще в одном стихотворении 1967 года: «Я был раньше титаном и стоиком» /2; 329/).
Впервые же маска ученого-врача встретилась в песне «Пока вы здесь в ванночке с кафелем…» (1961), где главный герой, находясь в Антарктиде, сам себе вырезал аппендикс. Формально здесь описывается событие, случившееся в ночь на 1 мая 1961 года с врачом Леонидом Рогозовым, однако Высоцкий наделяет этого человека чертами, характерными для своего лирического героя.
Чтобы убедиться в этом, проведем параллели с «Балладой о гипсе» (1972): «Хоть боль бы утихла для виду!» = «Задавлены все чувства, лишь для боли нет преград»; «Ох, жаль, не придется вам, граждане, / В зеркало так посмотреться!» = «Как жаль мне вас, не знавшие на череп утюгов…» /3; 401/, - и с «Маршем аквалангистов» (1968): «Пока вы здесь в ванночке с кафелем / Моетесь, нежитесь, греетесь…» = «Понять ли лежащим в постели, / Изведать ли ищущим брода?»; «До цели всё ближе и ближе» = «Нам нужно добраться до цели»; «Герой он! Теперь же смекайте-ка…» = «Как истинный рыцарь пучины…».
И, наконец, еще один важный мотив — это мотив проклятий, которыми сыпет герой: «.. И думает: мать его за ногу, / Эх, только б — что надо отрезать! <.. > Он проклял далекое времечко, / Все детские, юные годы, / Все косточки, зернышки, семечки / И собственной матери роды» /1; 344 — 345/. А сам Высоцкий однажды сказал Михаилу Златковскому: «На каждом шагу человек получает сполна. На каждом шагу понимает, что он — дерьмо, все вокруг — дерьмо, вся жизнь до него была и после него будет — дерьмо! И не выбраться, особенно в одиночку. И вообще “зачем меня ты, мама, родила!”»[1416]. Этот же мотив встречается в исполнявшейся им песне «На железный засов заперты ворота…»: «Ох, планчик ты, планчик, ты, божия травка, — / Зачем меня мать родила!». А проклятия в адрес жизни встретятся также в рассказе «Плоты» (1968) и в песне «Она — на двор, он — со двора…»(1965): «А жизнь нашу и неудовлетворенность <.. > проклинаю», «А нынче — жизнь проклятая!».
Помимо того, положение героя песни «Пока вы здесь в ванночке с кафелем…» полностью соответствует ситуации, в которой окажется авторский двойник — зэк Упоров — в романе «Черная свеча: «В холоде сам себе скальпелем / Он вырезает аппендикс. <.. > Хоть боль бы утихла для виду!» /1; 24/, «Он проклял <.. > собственной матери роды» /1; 345/ = «…ему сломали два ребра да вбили куда-то аппендицит <…> “Господи, какая боль! Лучше бы мне не родиться!”» /7; 325 — 326/ («аппендикс» = «аппендицит»; «Хоть боль бы утихла для виду!» = «какая боль!»; «Он проклял… собственной матери роды» = «Лучше бы мне не родиться!»).
