Интересное свидетельство принадлежит бывшему директору Ваганьковского кладбища Олегу Устинскову: «Высоцкого я увидел впервые ранней весной 1979 года. Месяц точно не помню. Но снег еще лежал. Он приезжал вместе с Мариной Влади на кладбище. Сидели в моем кабинете. Пили чай. Помню, Володя обратил внимание на настенный календарь. Он был церковный. Хотя комитетчики запрещали нам тогда религиозные атрибуты. “Интересно, — спросил Высоцкий, — вы что, верующий?”. “Ведь рядом с людским горем приходится работать”, - ответил я. Я сразу почувствовал, что с Володей можно говорить на любые темы. — Глаза у него были очень живыми.
Высоцкий с Влади интересовались насчет возможного захоронения какого-то своего умершего друга. Мы даже ходили присматривали место для могилы. Проходили и мимо того места, где теперь могила самого Высоцкого. Отчетливо помню его искрометный взгляд в ту сторону»[1277].
Пытался Высоцкий заводить разговоры о религии и с врачом Михаилом Буяновым, возившим его из психиатрической клиники № 8 им. Соловьева на репетиции спектаклей Таганки, но натыкался на довольно примитивные ответы: «.. больница находилась возле Донского монастыря, и один раз, когда мы с ним садились в такси, он, глядя на монастырские стены, спросил меня: “Психиатры — верующие люди?”. Я сказал: “Конечно, верующие. Мы верим в то, что дважды два — четыре, что после лета бывает осень”. Он поморщился: “Да нет, я серьезно, а в Бога-то вы верите?”. Я и говорю: “В каком смысле — в Бога? В то, что Христос воскрес, или в то, что всё земное сотворено неизвестно кем за шесть дней, и в прочую небывальщину? Нет, мы разумные люди и живем разумом”. <.. > я сказал ему, что мы люди, так сказать, другого класса, а до атеизма еще надо дорасти. Высоцкий часто меня спрашивал о религии, потому что его интересовал мой взгляд. Мы говорили и на другие темы, и всё же наши разговоры были редкими»[1278] [1279] [1280].
А в книге Юрия Бельченко «Бог даст день» (Одесса, 2014) приводится рассказ «Высоцкий и монах», посвященный знакомству Высоцкого в мае 1978 года (когда шли съемки фильма «Место встречи изменить нельзя») со схииеродиаконом Епифа-нием у входа в Свято-Успенский Одесский мужской монастырь. Тот провел его к себе в келью, и во время беседы-чаепития поэт произнес такую фразу: «.. я действительно верующим себя назвать не могу, хотя и неверующим тоже»1081.
С другой стороны, неверующий человек не будет просто так покупать иконы, если он, конечно, не коллекционер и не спекулянт. А Высоцкий ни тем, ни другим не был (единственное, что он коллекционировал, это зажигалки). И уж точно неверующий человек не напишет такие строки: «Вот уже очищают от копоти свечек иконы, / И душа и уста — и молитвы творят, и стихи» («Песня о конце войны», 1978).
Кстати, иконам и другим религиозным атрибутам посвящены многочисленные черновые варианты «Таможенного досмотра» (1974 — 1975), из которых следует важность для Высоцкого этой темы: «[У них на это — прямо зуд: / Им небо — всё в банкнотах, / А к нам евангельи везут, / А слово божье к нам везут / В дешевых переплетах.] <.. > Они на нефти сделали мильоны, / И для меня — загадка и секрет: / Зачем им православные иконы, / Когда у них Аллах и Магомет? <.. > У нас арабы егозят, / Пьют водочку с нарзаном, / Но по Корану пить нельзя / Несчастным мусульманам. / И вот зачем, а неспроста / (Задумайтесь об этом), / Увозят нашего Христа / На встречу с Магометом?» (БС-18-13, АР-17-103), «У меня, у щиколот, / Божий крестик выколот. / Я скажу, что это Красный Крест» (БС-18-23), «Святых увозят [но прут святые] далеко — навек, бесповоротно. / Угодники идут легко, [святые] пророки неохотно» (БС-18-26), «Нашли пониже живота — / Смешно, да не до смеха! — / Два необъявленных креста / Тринадцатого века» (БС-18-27), «Гляжу я, как шмонают [иностранца] уругвайца, / Который вез [икону] распятие в [рукаве] портмоне. / Еще пониже живота — смешно, да не до смеха, / Аж два серебряных креста тринадцатого века. / Они, должно быть, неспроста / (Задумайтесь об этом) / Увозят нашего Христа / На встречу с Магометом» (БС-18-30), «Мудреем мы, мужаем год от года: / Хватились мы — иконам нет цены, / Что это достояние народа / И также достояние страны», «Спокойно, как возможно осторожней, / Чтоб не царапать лики без цены [И чтобы не затронуть славы божьей, / А некоторым просто нет цены], / Иконы конфискуются таможней / Как памятники древней старины», «И мы — границы на замок. / Раскройте чемоданы! / Чтобы с распятий и гвоздок / Не сперли басурманы» (БС-18-28). Но наряду с этим в тех же черновиках лирический герой предстает в образе светского человека, далекого от религии, а заодно и от политики: «Я, кстати, в церковь не хочу — / Хожу в пивную с братом, / Да Киссинджера не везу / На встречу с Арафатом. / Ни в самоваре, ни в тазу / Не пьем мы чай зеленый. / Дай икон я не везу: / Зачем везти иконы?» (БС-18-29).
***
Постоянные преследования («Мне дуют в спину, гонят к краю» /4; 80/) и запреты («Впереди — всё красный свет!» /2; 148/) всё больше обостряют отношения между лирическим героем и властью.
В песне «Затяжной прыжок с парашютом» (19721082) эта тема реализуется в форме противостояния героя и воздушных потоков: «И обрывали крик мой, / И выбривали щеки / Холодной острой бритвой / Восходящие потоки. / И кровь вгоняли в печень мне, / Упруги и жестоки, / Невидимые встречные / Воздушные потоки».
Другой вариант рефрена — «И оборвали крик мой, / И обожгли мне щеки» — напоминает написанное в том же году стихотворение «Километры»: «И наши щеки жгут пощечинами ветры <„.> И вот нас бьют в лицо пощечинами ветры <…> Мне щеки обожгли пощечины и ветры». С таким же сопротивлением ветра сталкиваются лирическое мы в «Студенческой песне» (1974): «Песок в глазах, в одежде и в зубах — / Мы против ветра держим путь на тракте», — и лирический герой со своим напарником в черновиках «Побега на рывок» (1977), где у строки «Положен строй в порядке образцовом» имеется вариант: «Куда деваться — ветер бьет в лицо вам» (АР-4-12).
В «Затяжном прыжке», так же как и в «Горизонте» (1971), лирический герой прорывается сквозь препятствия, создаваемые властью на его пути: «Я голой грудью рву натянутый канат» = «Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму». Последняя цитата вызывает в памяти определение самим Высоцким его отношений с властью: «борьба с ватной стеной»[1281].
В обеих песнях герой не видит своих врагов: в «Горизонте» они «из кустов стреляют по колесам», а в «Затяжном прыжке» названы невидимыми.
Кроме того, враги направляются навстречу герою, препятствуя его движению к горизонту и к Земле: «Мой путь пересекут и скорость пресекут» (АР-3-114) = «Но нет — мешают встречные потоки / Свободному паденью моему» (АР-12-83), — и нацеливаются на его шею: «Завинчивают гайки. Побыстрее! — / Не то поднимут трос, как раз где шея» /3; 137/ = «У горла острой бритвой / Уже снуют потоки» (АР-9-133).
Неудивительно, что эти враги лживы: «Догадываюсь, в чем и как меня обманут» = «Ветер врет, обязательно врет\», — и циничны: «Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут» = «Ветер в уши сочится и шепчет скабрезно».
Герой же полностью сконцентрирован на достижении своей цели: «Мой финиш — горизонт, а лента — край Земли» = «Я на цель устремлен…»; «Ядолжен первым быть на горизонте.» /3; 137/ = «Буду я на земле раньше, чем самолет, / Потому что прыжок — затяжной» /4; 281/.
В обоих случаях, помимо собственных усилий, ему помогает и удача: «Случайно я успел, но, как ни говори, / Я газа не бросал на поворотах» (АР-3-115) = «Первый раз я случайно в свободном паденье / Пролетел 18 секунд» (АР-9-131).
