Поздняя редакция сценария также содержит ряд параллелей с «Побегом на рывок»: «Владимир переглянулся с Жераром, глазами указал ему на “папашу” Шольца..» /7; 47/ = «Чью улыбку поймал, / Чей увидел кивок, / Кто мне подал сигнал / Про побег на рывок» (АР-4-8); «Даниэль упал на камень под деревом, ударила очередь из автомата» /7; 48/ = «Как за грудки, держался я за камни»[1014] ^[1015]; «Даниэль тем временем вскочил и бросился в глубь леса. Вновь упал на землю, задыхаясь» /7; 49/ = «Я, задыхаясь, думал: “Добегу ли?”» (АР-4-14).

Единственное, но существенное различие состоит в том, что побег из фашистского лагеря заканчивается успешно, а из советского, как обычно, — нет.

Теперь проведем параллели между «Венскими каникулами» и романом «Черная свеча» (1976, 1979 — 1980), написанным Высоцким совместно с Леонидом Мон-чинским и посвященным сталинским лагерям.

В обоих произведениях есть эпизод, когда собака бросается на заключенного. Вот что говорил Мончинский: «Володя же приносил с собой новую жизнь, яркие, самобытные образы рождались на моих глазах: “Что это у тебя измотанный каторжной работой зэк бежит, как классный спортсмен от сытой собаки? Сто метров — он сбит с ног. И вот здесь, отчаявшись, потеряв всякую надежду, он дает собаке бой. Делает так… Высоцкий принимает на левую руку удар собачьих клыков, рывком опрокидывает воображаемого пса и… сам переворачивается через спинку кресла»804

А теперь посмотрим, как этот эпизод описан в «Черной свече» и сопоставим с «Венскими каникулами»: «Громадный пес возник перед ним уже в прыжке. Упоров скинул его с груди, но когда собака прыгнула вновь, припечатал кулак меж злобножелтых глаз, вложив в него всю свою ярость. Овчарка упала, хватая вялой пастью воздух, вскочила, очумело сунулась в ноги бегущему конвоиру. Они свалились вместе…»[1016] ^[1017] /7; = «Овчарка нагоняет Жерара, прыгает ему на грудь, когда он успе

вает обернуться. Француз хватает ее за горло своими могучими ручищами, начинает душить. Собака отчаянно рвется из рук француза, — хрипит, вывалив ярко-розовый язык. <…> Овчарка исходит пеной. Жерар отпускает ее, и животное падает на землю бездыханным» /7; 374/ («Упоров скинул его с груди» = «Жерара, прыгает ему на грудь»; «овчарка» = «овчарка»; «упала» = «падает»). Также и в «Конце охоты на волков» лирический герой намеревается схватить собаку или стрелка за горло: «На горле врага свои зубы сомкну / Давлением в сто атмосфер» (АР-3-36).

В «Венских каникулах» Владимир говорит Жерару: «Слышишь, они всех убивают» /7; 374/, - так же как и остальные зэки: «“Это ликвидация! — закричали в колонне. — Нас ведут убивать!”» /7; 373/. И об этом же говорят «волки» в «Конце охоты на волков» и «гуси» в стихотворении «В стае диких гусей был второй…»: «Новое дело, нас убивают» (АР-3-30), «Всех нас выстрелы ждут вдалеке» /5; 258/. Последняя цитата вновь возвращает к «Венским каникулам»: «С горной дороги доносятся выстрелы» /7; 374/, - а также к черновику «Охоты на волков» (1968): «Чаще выстрелы бьют раз за разом» /2; 422/.

***

Вернемся еще раз к стихотворению «В лабиринте» (1972) и сопоставим его с песней «Мосты сгорели, углубились бро, д^1…», написанной несколько месяцев спустя: «И тесно — видим только черепа» = «Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал»; «И у меня — / Выхода нет\» = «И перекрыты выходы, и входы»; «Сколько их бьется, / Людей одиноких, / Словно в колодцах / Улиц глубоких!» = «Толпа идет по замкнутому кругу» (а лабиринт — это, по сути, и есть замкнутый круг); «И духоту, и черноту / Жадно глотал» = «Нет запахов, полутонов и ритмов»806; «Не отыскать / Воздух и свет» = «И кислород из воздуха исчез».

В песне лирический герой констатирует отсутствие выбора и всеобщую обреченность: «И путь один — туда, куда толпа». Однако в стихотворении он не намерен сливаться с толпой: «Я не желаю в эту компанью», — и в итоге выходит на свободу, хотя ранее признавался: «Я потерял нить Ариадны», — то есть потерял ориентир в лабиринте, так же как и остальные люди в песне «Мосты сгорели…»: «И круг велик, и сбит ориентир». Поэтому в последнем случае говорится о безнадежности ситуации: «Ничье безумье или вдохновенье / Круговращенье это не прервет». Однако в том же 1972 году Высоцкий напишет «Чужую колею», в которой его alter ego, выступающий в маске безумца, попытается разорвать порочный круг и «покорежит края» колеи, расширив ее, но его оттащат в кювет, «чтоб не мог он, безумный, мешать, / По чужой колее проезжать» /3; 449/.

Данную тему продолжает стихотворение 1979 года: «А мы живем в мертвящей пустоте» = «И долго руками одну пустоту / Парень хватал» (в последнем случае эта пустота тоже является мертвящей: «Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал»}; «И страх мертвящий заглушаем воем» = «Крики и вопли — / Всё без вниманья»[1018]; «И вечно первые, и люди., что в хвосте» = «Здесь, в лабиринте, / Мечутся люди: / Рядом — смотрите! — / Жертвы и судьи», «И обязательные жертвоприношенья, / Отцами нашими воспетые не раз…» = «Жертвы свои он в тишине / Подстерегал» /3; 154/; «Печать поставили на наше поколенье, / Лишили разума, и памяти, и глаз» = «И слепоту, и немоту — / Всё испытал».

Наблюдаются также параллели с «Райскими яблоками» (1977).

В стихотворении вся советская действительность представлена в образе громадного лабиринта, а в песне — в виде рая, оказавшегося такой же громадной лагерной зоной. Оба эти образа синонимичны, поскольку означают несвободу. Интересно, что в разобранном выше «Чужом доме» лирический герой сравнивает страну с чумным бараком (образ чумы знаком нам по «Набату» и «Случаям», где советская история характеризуется как «подвал чумной», который нужно «вскрыть»), а в «Райских яблоках» он попадет в зону. Впервые же данный образ встретился в стихотворении «Мы искали дорогу по Веге…» (1962): «Почему только ночью уходим в побеги, / Почему же нас ловят всегда и везде? <.. > Потому что мы жили в бараках без окон, / Потому что отвыкли от света глаза».

В лабиринте людей убивает Бык Минотавр, а в «Райских яблоках» — лагерные охранники: «Кто-то хотел парня убить, — / Видно, со зла. <.. > Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал» = «Но сады сторожат, и убит я без промаха в лоб».

Лирический герой хочет вырваться из лабиринта и из рая, поскольку и там, и там нет света: «Трудно дышать, / Не отыскать / Воздух и свет» — «Свету нету в раю — ни еды, ни чифиру, ни явок» (АР-3-158), — и воздуха: «И духоту, и черноту / Жадно глотал» = «Я пока невредим, но и я нахлебался озоном». Кроме того, в обоих случаях царит пустота: «И долго руками одну пустоту / Парень хватал» = «Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел».

Лирический герой предчувствует свою гибель: «Я задохнусь / Здесь, в лабиринте» = «Не к мадонне прижат, подыхает в хоромах холоп», «Не мадонной прижат — так сдыхает в хоромах холоп» (АР-17-200).

Да и окружающие его люди тоже мучаются: «Крики и вопли — всё без вниманья» = «И измученный люд не издал ни единого стона — / Лишь на корточки вдруг с занемевших колен пересел». Формально ситуация в этих двух цитатах противоположна, поскольку в первом случае люди кричат от страха и безысходности, а во втором — терпят страдания молча. Но по сути ситуация идентична.

И лирическому герою не хочется иметь дело с обитателями лабиринта и лагерного рая: «Я не желаю в эту компанью» /3; 156/ = «Мне сдается, что здесь обитать никакого резона» /5; 509/.