В один из подобных вечеров, а это случилось перед самым Рождеством, когда темнело слишком рано, я сидел и потягивал виски из стакана. В баре было немноголюдно, как помню, человек пять, не больше. Мой столик находился возле ряда высоких кресел у барной стойки. Неожиданно сверху во время тихой мелодии до меня донёсся женский голос: «Скучаете?»

Я посмотрел немного вверх и понял, что ко мне обратилась молодая женщина лет тридцати в лёгком и коротком не по сезону платье. Я опустил было голову вниз, а сам подумал: «А что в самом деле? Не стану я допускать никаких близких отношений, но поговорить-то можно. Девушка молода, сама ко мне обратилась. Пожалуй, поболтаю». Так решил я, поднял голову и улыбнулся девушке. Я уже был подшофе, да и она тоже, как я тут же определил по её лицу. Я что-то ответил ей, и в следующую минуту она пересела ко мне за столик. Оказалось, что её зовут Лина. Выглядела она вполне приятно, классически хорошего телосложения. Заметно было: она уделяет себе внимание и отлично ухаживает за своим лицом и телом.

Я заказал выпивку и закуску, и мы стали говорить о том о сём – а в общем-то ни о чём. Спустя некоторое время через её намеки и поведение я понял, что у неё самая древняя профессия. И между нами начался «древний разговор». Нужно отдать ей должное: уговаривать она мастерица. Лина так складно говорила, стараясь почувствовать моё настроение, подстроиться к нему, что это меня подкупило. В тот момент я как бы сам собой стал добровольной жертвой её обаяния. Она предложила нам переместиться в гостиничный номер, при этом она не забыла и о материальных условиях.

Бар, где мы познакомились, располагался на центральной улице, а во дворе, как мне сказала Лина, находилась небольшая гостиница, о которой не каждый знал.

Было, пожалуй, уже за полночь, когда мы с Линой вышли из бара. Сразу за дверью я остановился. Свежий холодный воздух мгновенно освежил меня. Я стоял словно в оцепенении, а Лина потянула меня за рукав: мол, идём. Я же стоял на месте. В этот самый миг мне вдруг захотелось простоять вот так, на холоде, часа два, чтобы все пары алкоголя, а заодно и моих прошлых неудач выветрились из моего существа и из моей жизни. Задрав голову, я попробовал разглядеть звёзды, но мешал свет фонаря. Я опустил голову и продолжал стоять. Лина опять попробовала меня растормошить и сказала: «Идём, я боюсь замёрзнуть». Но мне было плевать не только на то, что она может замёрзнуть, но и вообще на неё – я стоял. Тут и Лина, видно, поняла, что не нужно меня дёргать, а лучше просто подождать. Через несколько минут я тоже стал зябнуть и понял, что нужно что-то делать: идти с Линой либо бросить её к чертям собачьим и отправиться домой спать. Я подумал, что дома ещё успею насидеться, и сказал ей: «Идём».

Пожалуй, будь я праведником – а я таковым никогда себя не считал, – ни за что не пошёл бы по столь греховному пути. Но вот что удивительно: именно этот мой греховный шаг стал первым шагом на трудном пути моего исцеления.

Итак, от дверей покинутого бара мы сделали шагов двести через переулок, дважды повернули направо, прошли под арку и оказались в глухом дворе-колодце четырёхэтажного здания. Внутри двора, казалось, так тихо, что хотелось говорить шёпотом, и только отзвук наших шагов отдавался эхом от красных кирпичных стен. Большие невзрачные окна с давно не ремонтированными рамами и многими слоями пыли на стёклах, заметной даже при тусклом свете дворового фонаря. В стенах виднелось шесть-семь дверей, в одну из них и вошла Лина. Мне даже не удалось разглядеть никакой вывески. Мы оказались в сумрачном коридорчике, где Лина, улыбаясь, сделала знак пальцами, показывая, что ожидает от меня денег. Я достал портмоне, отсчитал условленную с ней сумму и положил купюры ей в ладонь. Она скрылась за деревянной дверью и появилась снова через пару минут с ключом в руке. Потом Лина стала подниматься по находившейся тут же, в коридорчике, лестнице. Одолев три ступени, она обернулась ко мне, улыбнулась, наклонив голову, и поманила меня пальцем. Я встал на нижнюю ступень.

Тут нужно сказать, что слева, в стене, к которой крепилась железная лестница, было внутреннее окно. Представьте себе, вы поднимаетесь или спускаетесь мимо этого окна. Тогда мне показалось, что в этом окне сидит вахтёр, охранник или кто-то в этом роде. В окне было темно, и я, помню, решил, что оно давным-давно не используется.

Поднявшись на две ступени за качающимися бёдрами Лины, я вдруг вздрогнул. Из-за этого самого внутреннего окна на меня кто-то смотрел. Меня взяла лёгкая оторопь от неожиданности, и я инстинктивно глянул на окно. Точно, на меня смотрят! Пару секунд и я не мог оторвать свой взгляд от окна. Да, на меня смотрели глаза. В темноте коридорчика за запылёнными стеклами я едва смог угадать женский силуэт. Но тут же мой страх прошёл, потому что в глядящих на меня глазах я не заметил никакой угрозы. Я сделал ещё несколько медленных шагов вверх и спросил у Лины:

– Кто это?

– Кто? Где? – переспросила она, обернувшись на мой голос.

– Там, – я показал рукой на окно.

– А, это Ребекка, – ответила Лина и продолжила идти вверх.

Когда мы поднялись на второй этаж и пошли по узкому коридору, Лина сказала:

– Это Ребекка. Старуха. Ей принадлежит вся гостиница. Сама она ужасно, – при этом слове «ужасно» Лина сильно растягивала каждый звук, – некрасивая, да ещё и хромает. Мне рассказывали, что и живёт она где-то в какой-то своей каморке прямо в гостинице, – Лина замолчала и потом добавила шёпотом. – А по ночам пугает гостей: выглядывает из своего окна, как сова из дупла: у-у-у!

Лина весело глянула на меня, открыла дверь в номер, и вошла внутрь.

– Добро пожаловать! – сказала она мне.

Я переступил порог номера.

Часа через два, теперь уже спускаясь вниз по лестнице, я уже неотрывно глядел на окно. Если спросите меня, почему я так уставился на него, то я вам и не отвечу – сам не знаю. И снова этот силуэт, и снова эти глаза за пыльными стёклами. Я ожидал увидеть в этих глазах упрёк, но его не было. Взгляд женщины, Ребекки, был спокоен. Я попробовал разглядеть её пристальнее. На это у меня было всего-то несколько секунд. Темнота, усталость и непрозрачность стекол препятствовали этому. По этим причинам я совсем не был уверен в том, что мне удалось разглядеть тогда. Я заметил, или мне это только причудилось, что она худощава, волосы чёрные или по крайней мере очень тёмные, я не заметил в них и проблеска седины – а ещё говорят старуха! – они были собраны сзади в хвостик. Овальное лицо с тонкими чертами, кажется, слегка запавшие щеки, тонкие сжатые губы, удлинённый подбородок. Нос, конечно, показался весьма странным: тонкий, длинный, с выраженной горбинкой. Вот почему, мелькнула у меня мысль, почему её считают некрасивой – из-за носа.

На ней самой было что-то тёмное, закрывавшее тонкие плечи. Больше всего меня поразили её глаза. Они были большие, ясные, несмотря на глубокую ночь. И эти глаза очень выразительно и пристально глядели на меня. Взгляд примагнитил меня на несколько секунд, потом я отвернулся и, будто не обратив на Ребекку особого внимания, вышел наружу. Холодный ночной воздух мгновенно стал освежать меня, но перед глазами так и стоял взгляд Ребекки.

В январе я почувствовал какой-то прилив энергии. На меня всегда хорошо влияет прибывание светового дня. Позитив усилился тем, что в середине месяца позвонил старый клиент банка и попросил проконсультировать его на предмет получения инвестиций. Я сделал это с энтузиазмом и заработал примерно треть от своего прежнего банковского ежемесячного жалования. И хотя эта сумма стала для меня хорошим подспорьем и несколько укрепила мой оптимизм касательно работы, я должен был смотреть правде в глаза. А эта правда оказалась не такой уж утешительной. Мои финансовые закрома пустели с каждым днём. У меня ещё не было оснований для панических настроений, но настороженность возникла.

Текст предоставлен ООО «Литрес».