– Что вы имеете в виду?

– Насчет героина.

– Тест на наличие следов наркотиков показал их отсутствие. У нее э… другая зависимость. Скажите, вы разговаривали со своей дочерью по поводу пристрастия к спиртному? Видите-ли…

– Разговаривал и много раз, – ответил Шмюльц. – Она спала с ним? С тем авганцем?

– А как мы должны это проверить? – спросил Тихорецкий.

– Не знаю. Может она сама призналась вам в этом? – почесал затылок Шмюльц. – А вообще-то, не говорите. Я не хочу этого знать. Лучше скажите, вы его поймали.

– Он объявлен в розыск. А что касается того, была ли у Алены интимная связь с гражданином Афганистана Джафидом… – старлей произнес фамилию иностранца, но она оказалась такой сложной в произношении, что Шмюльц даже и не постарался ее запомнить, – то со слов вашей дочери, близости между ними не было. Видимо, они просто вместе напились, – Тихорецкий вновь обнажил зубчатые десны в широкой улыбке. – Однако теперь только Аллах знает нарушал-ли афганец запрет из Корана на употребление спиртного.

Приходила также и Майя Козочка. Вот ее появление Шмюльц совсем и не ожидал и даже оторопел от внезапной радости. Она принесла ему хорошую весть. Козочка сказала перебинтованному Шмюльцу что московский правозащитник Николай Михайлов видел все из окна прибывшего поезда. У Михайлова не было времени придти к Шмюльцу в больницу, тем более что они были не знакомы, но он следит за его самочувствием и желает ему скорейшего выздоровления. Кроме того Козочка передала, что Михайлов зовет Шмюльца в Москву. Московский депутат и правозащитник хочет пригласить его на передачу «Оксюморон».

Петр Шмюльц не поверил своим ушам, но без раздумий согласился. Они с Козочкой договорились, что журналистка созвониться с Михайловым когда Шмюльц поправиться и сможет принимать участие в съемках. Козочка ушла, а Шмюльц всю ночь проворочался на своей кушетке. Причиной его бессонницы был не оглушительный храп его соседей по койкам, а сладкие грезы предстоящих съемках.

Пенза

К концу мая, когда Пензу наводнили моря ярких оранжевых одуванчиков, Шмюльца выписали из стационара и первым делом, когда он приехал домой и обнаружил извечную пустоту, он отправился к любовнице. Она его и накормит и приголубит. Подровняв усы, он струящейся походочкой довольного жизнью молодца вышел под ослепляющие солнечные лучи послеполуденного дня. У него было прекрасное настроение сытого бездельника, намеревающегося с пользой и удовольствием потратить предстоящие свободные часы. Да тут ещё и его сосед куда-то отъезжал на своем «Паджеро» и предложил подбросить. Петр Степанович сел к Переходову, но куда и зачем направляется говорить не стал. Сворачивая «Паджеро» в сторону Пензенской кондитерской фабрики Переходов жаловался, что ему приходиться экономить на колбасе и покупать не за весемьсот тридцать рублей, как он привык, а только за пятьсот пятьдесят шесть за килограмм. К тому же на его новом «Митсубиси Паджеро» уже стучит непонятная Шмюльцу колодка. Шмюльц, редко бравший колбасу дороже чем за двести рублей понять своего соседа ну ни как не мог.

Когда Переходов свернул набережную Суры и лихо помчался вдоль искрящейся на солнышке реки Петр Степанович ответил на звонок Майи Козочки и та сообщила ему, что съемки с его участием будут записываться третьего июня.

Третье июня!

Шмюльц так возбудился, что затупил и забыл спросить за чей счет будет дорога и проживание в гостинице. Ну если бы это было за счет Шмюльца, Козочка сразу бы предупредила об этом, а раз она тоже промолчала, значит этот вопрос не должен тревожить Петра Степановича. Она сказала, что все детали обговорит чуть позже, когда у нее будет свободное время, потому что именно сейчас она занята – она готовится к радиоэфиру.

– Аркаш, а какое сегодня число? – спросил Шмюльц у Переходова, когда их «Паджеро» свернул на улицу Чехова.

– Завтра день рождения моего тестя! – гордо объявил сосед, поднажав на педаль газа. – А сегодня двадцать шестое.

– Двадцать шестое мая? То-есть… через восемь дней …

– Что через восемь дней? – спросил заинтересовавшийся Переходов и на секунду оторвался от дороги, посмотрев на Петра Степановича.

Шмюльц мечтательно воззрился на мелькающие пензенский пейзаж и сидел так несколько секунд с детской улыбочкой на устах. В голове у него играли позывные ежевечерней программы «Оксюморон» и высокий ведущий Борис Скшатусский представлял его на всю страну. Да почему на страну? На весь мир!!! Первый канал вещает всюду!

– Эй, Петро, – еще раз спросил Переходов. – Что будет через восемь дней?

– А? – очнулся Шмюльц и тут же гордо задрал нос. – Съемки у меня.

– Какие съемки?

– В Москве. На передачу поеду, – как бы невзначай сказал Шмюльц с такой интонацией, что для полного эффекта ему осталось только лениво зевнуть.

– На какую передачу? – удивился Переходов.

– Да так… Ерунда, – Шмюльц не сдержался и все-таки зевнул. Зевнул театрально, раскрыв пасть как бегемот и даже издав протяжную ноту «ре» в третьей октаве. – Позвали меня, что-ж поделать. Надо приехать, а то Бориска расстроится, он меня, видишь-ли, очень ждет на своей передаче. Знаешь, что ль Бориску-то? Ну этого… все время забываю его фамилию… Мы же с ним отродясь друг с другом не фамильничали. А его – Бориска-сосиска, он меня – Петруня.

– А че за Бориска-то?

– Ну как же? Скшатусский Борис! На программу меня позвал по старой дружбе. «Оксюморон». Дурацкая передача, ее каждый вечер по Первому каналу показывают. Обо мне решил целый выпуск снять, а мне, знаешь ли, чего-то недосуг. Не охота в Москву эту переться. Ну так что поделаешь, не удобно отказывать, но редакция мне и дорогу и проживание в пятизвездочном отеле отплатит. И машину с шофером предлагает. «Линкольн» последней модели! Ну как тут откажешь?

– Да че ты гонишь, Петро! – Аркадий Переходов дружелюбно подтолкнул его в плечо. – Передачу о тебе? С какого это праздника?

– Че, не веришь? Дело твое… Сидишь тут в своих магазинах, тряпками торгуешь и даже не знаешь, что в одном подъезде с тобой настоящий герой живет!

– Это ты что-ль герой? Ну-ну, герой! – «Паджеро» плавно как корабль остановился перед пешеходным переходом. – И какой же ты подвиг совершил? Мир спас от катастрофы? Астероид поймал?

Аавтомобиль плавно тронулся с места и быстро взял скорость. Сидящий на пассажирском сидении Шмюльц по-детски оскорбился на какое-то поверхностное отношение соседа к самому Петру, к его поступкам. Петру Степановичу не хватало ожидаемого уважения и ему не нравилось, что его сосед относится к нему и его словам как-то несерьёзно. Что он о себе возомнил, этот Аркадий Переходов? Что, если он подвозит товарища, то может разговаривать с ним как с человеком, находящемуся на классовой лестнице на ступень ниже?

– Ты, что-же, Аркаш, считаешь меня треплом? Я, вообще-то, в какой-то степени герой. А вот ты что сделал, чтобы о тебе передачу снимали? А?

Переходов рассмеялся. Не злобно, нет… Как старший брат посмеивается над младшим, который немного отстаёт по какому-то показателю.

Шмюльц с несколько испорченным настроением вылез из автомобиля в районе улицы Дружбы, хотя ему надо было на улицу Чапаева и пока топал несколько кварталов под послеполуденным зноем мысленно потирал ладошки.

– Ну держись, Аркашка, ты ещё меня узнаешь!

Москва

Через восемь дней он был в столице. Сперва он был в пензенском аэропорте, потом впервые в жизни в самолете, потом в одном из московских аэропортов, потом на заднем сидении помытого «Форда Фиеста», потом в какой-то гостиничке с полосатыми обоями (из окна гостинички с высоты третьего этажа был виден фирменный салон-маназин велосипедов, самокатов, и прочих средств передвижения, включая моноколесо), потом опять в «Форде Фиеста», но с другим водителем, потом он попросил другого водителя остановить у продуктового магазина «на пять минуточек», потом его рука будто сама собой достала с полки плоскую бутылочку недорогого коньяка, потом его ноги трусцой отвели тело за угол продуктового магазина под сень разросшейся ивы, а эта же рука отвинчивала крышку, потом губы Шмюльца будто бы совсем не сопротивляясь, приложились к узкому горлышку, а горло сделало несколько судорожных глотков, потом, поморщившись, мужчина запил абрикосовым йогуртом, спрятал полбутылочки во внутренний карман ветровки и вернулся в «Форд Фиеста», потом в фойе «Останкино» какой-то бородатый мужчина в винтажных очках вел его за руку по коридорам, потом его усадили в помещении с вращающимися стульями и с зеркалами, освещенными по периметру круглыми лампочками и явно выраженная представительница ЛГБТ сообщества пудрила его круглые как попа трехлетнего ребенка щеки приятным на ощупь пушистым веничком.