Координация действий следственных комиссий — дело хорошее, но не в деле преследования инакомыслящих или во внутриполитической борьбе.

При этом раскладе «согласованность» скорее напоминала политический заказ, чем объективное расследование преступления. Подобного рода политический заказ мог потянуть за собой и новые «допуски» в несоблюдении самых элементарных правовых актов[324].

«После переворота Елизаветы Петровны в ноябре 1741 года наступила очередь приводить в «надлежащее чювствование» тех, кто посылал с этой целью Чернышева к Бирону, а именно Миниха, Остермана, Головкина и других сановников свергнутой правительницы Анны Леопольдовны. Образованная в конце 1741 года следственная комиссия быстро обнаружила, что опальные деятели «явились во многих важных, а особливо против собственной нашей персоны и общего государства покоя преступлениях». Комиссия «разобралась» с этими преступлениями, допросила Миниха и других опальных вельмож, составила экстракт из допросов и передала его в созданный 13 января 1742 года суд, который приговорил их к смерти.

…В этой комиссии, как и во всех предыдущих и последующих, участвовал А. И. Ушаков. В комиссию по делу Лестока (1748 года) входил новый начальник Тайной канцелярии А. И. Шувалов. Он же вместе с А. Б. Бутурлиным и Н. Ю. Трубецким, вошел и в комиссию об А. П. Бестужеве в 1758–1759 годах»[325].

Новые времена, новые лица, новые имена. Неизменным оставались только цели, задачи, методы работы. Все те же «подковерные игры», та же борьба за   власть, те же столкновения между собой и между «конкурирующими фирмами»[326].

Те, кто умело уворачивался от ударов судьбы, удачливо удерживался «на плаву» (как, например, A. И. Ушаков); другие, навсегда исчезали в казематах спецслужб (как, например, уже неоднократно упоминавшийся А. П. Волынский).

Не изменились времена и после прихода к власти в России дочери Петра Елизаветы, и длительного ее правления.

Е. Анисимов, как и его предшественники[327] , считает, что в «правление Елизаветы Петровны (1741–1761 годы) в работе сыска не произошло никаких принципиальных изменений. В Тайной канцелярии, в отличие от других учреждений, даже люди не сменились. А. И. Ушаков — верный слуга так называемых немецких временщиков и «душитель патриотов» вроде Волынского (неичень удачные формулировки. — В. Г.), рьяно взялся за дела врагов дочери Петра Великого, постоянно докладывая государыне о наиболее важных происшествиях по ведомству госбезопасности, выслушивал и записывал ее решения, представлял государыне экстракты и проекты приговоров. Вот отрывок из подобного документа за 1745 год: „Невского пехотного полку сержант Алексей Ерославов — в произношении непристойных слов и в брани B. и. в., також и генералов всех и с тем, кто их жаловал, и в брани ж всех, кто на свете есть, и в говорении, будто бы Дмитрий Шепелев хотел В. в. окормить, а Андрей Ушаков и Александр Румянцев хотели В. в. с престола свергнуть, чтобы быть по-прежнему на престоле принцу Иоанну, а Александр Бутурлин хотел В. в. срубить, и в кричании им, Ерославовым, неоднократно Слова и дела. А в роспросс, також и в застенке, с подъему он, Ерославов, показал, что-де ничего не помнит, что был безмерно пьян и трезвой-де ни от кого о том не слыхал, и злого умыслу никакова за собою и за другими не показал, и об оном ево безмерном в то время пьянстве по свидетельству явилось". Предложение Ушакова о наказании буяна сводилось к следующему: „За безмерным тогда ево пьянством и что он молод — гонять спицрутен и написать в салдаты". Елизавета великодушно утвердила проект приговора. Особенно пристрастно императрица занималась делом Остермана, Миниха и других в 1742 году. Она присутствовала при работе назначенной для следствия комиссии, но при этом, невидимая для преступников, сидела за ширмой (так в свое время поступала и Анна Ивановна). И впоследствии Елизавета требовала подробных отчетов об узниках, интересовалась всеми мелочами следствия. С увлечением расследовала государыня и дело Лопухиных в 1743 году. На материалах следствия лежит отпечаток личных антипатий Елизаветы к тем светским дамам, которых на эшафот привели их длинные языки и одна из которых, Наталья Лопухина, пыталась конкурировать с императрицей в бальных туалетах. Кроме того, Елизавета в 1743 году как самодержица начинающая, может быть, впервые из следственных бумаг Тайной канцелярии узнала о том, что о ней болтают в гостиных Петербурга, и эти сведения, полученные нередко под пытками, оказались особенно болезненны для самовлюбленной, хотя и незлой императрицы»[328].

Да, неспроста Елизавету Петровну интересовали слухи, которые о ней распространялись по российской столице: власть ее была хрупка, поскольку она взошла на трон, поддержанная двумя-тремя сотнями гвардейских офицеров и не имела достаточной поддержки среди образованного общества (и это, несмотря на то, что она была дочерью Петра и по-настоящему русской царицей за последние десять — пятнадцать лет). Не знаю, что посоветовали ей ее сторонники (среди последних было немало дипломатов, так или иначе связанных со структурами внешней разведки, знавших, что необходимо, дабы получить поддержку со стороны и российских, и западноевропейских политически влиятельных кругов), но политику она, в первые дни, месяцы и годы своего царствования проводила достаточно взвешенную, постепенно завоевывая симпатии населения[329].

Не оставляла в стороне она и те службы, которые могли влиять на сознание обывателей опосредованно, которые могли защитить ее от врагов внешних и внутренних. В этом Елизавета Петровна не была оригинальной, но сказывался первоочередный фактор ее национальной принадлежности. А также ее дотошливость, скрупулезность и осторожность, стремление вникнуть в каждую мелочь[330].

Согласно исследованию Анисимова, «Елизавета сама выслушивала некоторых доносчиков. Протоколы допросов прямо из следственной комиссии отвозили к императрице, которая их читала и давала, через Лестока и Ушакова, новые указания об «изучении» эпизодов дела. Она же дала распоряжение о начале пыток Ивана Лопухина и допросе там же беременной Софьи Лилиенфельд. И хотя по этому делу Елизавета сама никого не допрашивала, но по другим делам такие допросы она таки вела. В 1745 году из доклада Ушакова она узнала, что некий дворянин Андриан Беклемишев и поручик Евстафий Зимнинский восхищаются правлением Анны Леопольдовны и ругают ее, правящую императрицу. Оба дворянина были доставлены к допросу самой императрицы. Затем Елизавета вместе с Ушаковым и А. И. Шуваловым допрашивала изветчика по этому делу и даже делала какие-то записи в виде протокола допроса. В роли следователя выступила Елизавета и в 1746 году, когда допрашивала княжну Ирину Долгорукую, обвиненную в отступничестве от православия. Императрица, недовольная ответами Долгорукой, распорядилась, чтобы Синод с ней «не слабо поступал». (Формулировка словно из наших времен. — В. Т.) В 1748 году императрица следила за розыском Лестока, писала заметки к вопросным пунктам, в которых не сдержала своих чувств и упрекала Лестока в предательстве. На полях ответов Лестока она делала пометки. В 1758 году, когда вскрылся заговор с участием А. П. Бестужева и великой княгини Екатерины Алексеевны, императрица лично допрашивала жену наследника престола»[331].

Пожалуй, единственное дело, к которому Елизавета проявляла повышенный интерес, было дело небезызвестного Лестока. Он был связан — косвенно, побочно — с теми, кого дочь Петра Великого когда-то сбросила с трона, и, видимо, она очень опасалась, что единственный, оставшийся на свободе «друг» немецких претендентов на русский трон, может представлять определенную опасность.