– Как называется?

– Я пока не придумала. Хочу, чтобы сам текст меня вывел на это, как бы самоназвался. Можно назвать, например, «Домысливать» – в честь вас. Но это немного непонятно. Хотя играет, двойной смысл появляется.

– Ну это нескромно. Пожалуйста, не называйте так.

– В общем, материал живой, бьётся во мне. Хочу ещё из нашего путешествия вынести органики, образов.

«Себя для начала надо из него вынести!» – подумал Дом, а вслух сказал только, что трудно быть писателем.

– Да вообще человеком сегодня быть трудно! – Света сказала это уже громче, чтобы и ребята услышали.

Она сделала паузу, чтобы дать собеседнику отдохнуть от её эмоциональной атаки. Света тоже переволновалась оттого, что раскрыла тайну своего творчества, обнажилась на чужой суд, а будет тот праведный или изначально осуждающий – в такой ситуации всё равно. И рано или поздно придётся «выйти на площадь». А мучить кого-то ещё собой – дело деликатное, надо двигаться понемногу, осознавая себя и не ожидая ответа, полагаясь на то, что твой читатель шире тебя мыслит и глубже чувствует, а ты только передатчик, радиоточка, и каждый вправе добавить или убавить тебе громкости.

Дом порадовался, что люди стали ему говорить о скрытых целях своего похода. Каждый имел к порубежным территориям своё более или менее корыстное намерение. И когда знаешь о движениях души спутников, так понятнее и спокойнее. Другое дело, что сам он не мог раскрыться перед ними, да и раскрывать было особенно нечего: шёл он от внутренней пустоты, от неопределённого стремления приносить людям добро, но, как это делать наилучшим образом, не знал.

Вокруг них стали кружить летучие мыши. От любопытства не столько к людям, сколько к огню.

Вдруг к одной из летучих мышей метнулся особенно высокий язык пламени и полностью обжёг зверька. Тот рухнул, истошно заверещал, затрепыхался. Домысливать подскочил, на ходу крикнул «Отвернитесь!» и с наскока одним разом затоптал божью тварь. Это было необходимо!

Затем ногой отбросил тельце в тёмную сторону.

От шума все проснулись.

Такие странные происшествия встречались при переходах постоянно. Благо Дом не трактовал их как знаки, иначе можно было сойти с ума.

– И да, телефоны лучше выключить, даже если они на беззвуке.

Ольга с Романом в последний раз посмотрели на экраны: проверить, вдруг что пришло, – послушно выключили; Светлана выключила смартфон в кармане на ощупь.

– Скоро пойдём. К слову, любой из вас может быть потомком воскрешённого или исцелённого! Таких чудес были тысячи. Когда Пётр поднимал Енея, который был много лет немощен, апостол сказал: «Исцеляет тебя Иисус Христос! Встань с постели твоей!» Потом уже этих слов чаще не произносили, и сколько их, восставших, никто не знает.

– А сейчас такое возможно? – одновременно спросили девушки.

Дом надолго замолчал, он вспоминал своё недавнее – с полгода назад – исцеление маленькой, случайно задетой взрывной волной девочки; хранитель сделал это в едином порыве, мгновенно, так, чтобы даже мать, на руках которой был ребёнок, не заметила, а сама спящая не успела закричать от боли… решил, что сделал правильно, как будто у него не было выбора. Получается, не всегда человеку стоит давать выбор.

– Полагаю, возможно.

Сегодняшняя ночь сложилась ясной и достаточно светлой – можно было продвинуться дальше и найти ночлег потеплее и понадёжнее. Надо ещё чуть подождать, чтобы солдаты с обеих сторон утомились бы и впали в полусонное положение. В такой обстановке у большинства проявляется третье состояние сознания: ни явь, ни сон. Бывает, реальные и навеянные в ночи события сливаются, человеку становится всё немило, кто-то начинает метаться подобно вечерним летучим мышам, пребывая в сумеречном осознании, между светом и тьмой.

– Мне всегда был интересен период становления христианства, первые годы и десятилетия, в разрозненном состоянии, но во внутренней уверенности… Смогли бы мы так сейчас? – Роман замолчал, не ожидая ответа.

Все посмотрели на мудрого проводника, уже по привычке в надежде истинного ответа.

– Такое не самоцель. Вы можете быть истлевшими, подобно Лазарю, но, если вы достойны, восстанете. Обратить грешников к покаянию, направить на путь – важнее. Воскрешаем вас для этого! – Дом непроизвольно проговорился, но провожатые приняли это на общий пафос его слов, уже принимая естественным высокопарное изложение.

Летучие мыши рассеялись. Унесло с порывом ветра. Но с ним принеслись запахи гари и пороха.

– А что у вас за фенечка? – Ольга показала на повязь.

Дом удивлённо посмотрел на молодых людей: он не знал этого слова.

– Ну фенечка, повязка на руке. Вот, у меня их несколько, – девушка закатала рукав, показывая пёстрый набор личного реликвария. – Наверняка что-то значит.

– А у меня анкх, – Роман чуть стянул на руке майку вниз, по-мальчишески хвастая древним символом, – вот, татуировка.

– Значит же! – не обращая внимания на Романа, продолжала допытываться у Дома Света.

– Значит. Можно я не буду говорить?

Ребята согласились, что можно не говорить. А он был близок к тому, чтобы признаться.

Разговор наполнил оскудевшую за последнее время душу проводника новой энергией. Стало можно не только думать о том, как лучше и безопаснее пройти к ночному убежищу, но и одновременно порассуждать о себе, о цели в походе и в жизни. В жизни, он решил, что уже сделал что-то хорошее, и не следует больше бояться чего бы то ни было! Только необходимо помогать – всем, каждому. Даже одному-единому. Хватило бы только души: её истончение, оскудение христианского духа чувствовалось Дому беспрерывно; это состояние поселилось месяца три назад, и ясно было, что не уйдёт. Он привыкал к этому с бессильным сожалением.

А снаружи пропали, перестали различаться цвета. Всё стало хаки. К этой потере чувствительности добавился моральный дальтонизм: не мог же он воскрешать и исцелять всех. Темп поражения жизни превосходил не столько силу фенечки (интересное слово! необычное!), сколько его личные возможности восприятия. Наверное, для этого дела плохо, что он интроверт.

«Только бы не применять повязь как оружие! Не оружие!!» – Дом повторял это про себя снова и снова, воспитывал другого себя, к более твёрдому характеру из нынешнего задёрганного состояния. «Или, может, бабахнуть сразу по всем и закончить это всё?! Или совсем не применять?!» Внутренний диалог – нехороший симптом, но значит, душа как-то ещё движется.

«Наверно, я даже какой-то новый, пусть пока непризнанный и неизвестный святой!»

– Спасибо вам! – сказал он ребятам невпопад.

– Да пожалуйста! – Ольга поняла, что это продолжение мыслей проводника стоит поддержки.

– Идти будем чаще непрямо! Глупых вопросов не задаём! Если нас остановят, говорите только правду! Сам факт лжи будет хуже – здесь все уже научены различать! При любых встречах – не шутим, в основном молчим!

Все встали, отряхивались, налаживали одежду и рюкзаки.

– Ни с какой техникой не фотографируемся, подбитые машины обходим! Кого обижу – не обращайте внимания! С этого момента я для вас бог-отец, бог-сын и бог – дух святой!!

Новый переход занял около трёх часов. Вокруг было спокойно: можно было «включить» в голове музыку, не напевать, а просто вспоминать и «прокручивать». В последнее время это всё была музыка без слов, рваные мелодии. Ребята о чём-то периодически перешёптывались, очевидно, им необходимо было обсуждать впечатления и сверять ожидания с фактом. Препятствовать диалогам нельзя.

Дом отметил хорошую подготовку туристов. На окраине города стояли остатки стелы с заглавной буквой «М» – другие были перемолоты в кашу. Для проводника это было неважно: его ориентиры основывались в большей степени на природных объектах, привязывались к скорости ходьбы, необходимости где-то прятаться, где-то, наоборот, демонстративно и уверенно двигаться по якобы каким-то местным делам.

К середине ночи патрули и часовые утомились, в пригороде начиналась неофициальная, но необходимая жизнь. В школе оставались неразрушенными первые два этажа, и Дом провёл ребят в дальний конец коридора, чтобы были рядом вода и туалет. В кабинеты лучше не заходить: меньше вариантов бежать. Местным можно, и он, к счастью, за них не отвечает.