После октябрьского переворота, как писал капитан 2 ранга Г.К.Граф: «…офицерство впало в полную апатию, так как рассчитывать было больше не на что, и всюду казалось непроглядно темно». Большевики кричали о конце войны и мире с немцами. Смысл пребывания офицеров на флоте после войны был совершенно не ясный…». Сдача Рижского залива и Моонзунда, потеря «Славы» и еще восьми боевых кораблей, что равнялось нашим потерям за все три года войны, стали горьким финалом боевых действий «революционного»

1917 года на Балтике…

Временами, в Гельсингфорсе сквозь низкое осеннее небо тускло просвечивало бледное чухонское солнце. Ноябрь моросил дождем и обдувал порывами ветра. Мокрые деревья Эспланады чернели на фоне серого осеннего неба.

Мичман Бруно Садовинский в шинели без погон, в накинутом поверх нее дождевике, надвинув глубоко фуражку-мичманку с «крабом» Керенского вместо кокарды, сидел на садовой скамье в начале Эспланады, на том самом месте, где они часто любили бывать с Ириной. Сегодня было 6 ноября — день корпусного праздника! С утра Бруно чисто выбрился, надел свежее белье, единственную свою тужурку с нарукавными галунами, на манер британского флота, которые хотя и заменили упраздненные погоны, но никогда не достигли вершин той гордости, которую вызывало злато сверкавших офицерских погон.

Служба в большевистском флоте его уже мало интересовала, встречаться ни с кем не хотелось.

В былые годы флотские офицеры, выпускники Морского корпуса, празднично отмечали этот день. После всего кошмара случившегося за этот год, воспоминания о корпусе были светлыми и спокойными. Мичману Садовинскому вспоминалось, с каким удовольствием и интересом он учился в Морском корпусе. Ему очень нравились лекции, проходившие в высоких светлых залах, и практические занятия, в прекрасно оборудованных, настоящими корабельными системами, артиллерийских и минных классах. Припоминались Бруно и сложные математические расчеты в девиационном кабинете, интересные опыты в физической и химической лабораториях.

Вспоминал он и летнюю морскую практику на учебных судах «Рында», «Воин», «Верный». Все это быстро пробегало перед мысленным взором Бруно, как в немом кино… А какие устраивались балы! На них кадеты и гардемарины танцевали с самыми красивыми девушками Петербурга.

Вспомнилось ему и то, как под звуки церемониального марша, он торжественно проходил в строю своих товарищей, под славным Андреевским флагом. Все это очень ярко, как будто было вчера, припомнилось Бруно. Теперь ничего этого нет… Отменены офицерские звания, сорваны погоны, нет и самого Андреевского флага… По существу, нет и флота…

Резкий, порывистый ветер продувал насквозь. Мичман ежился, но продолжал сидеть на скамье, привалившись к деревянной спинке. Воспоминания не отпускали Садовинского…

С трудом прервав их, мичман повел плечами, будто сбрасывая прошлые годы, задумался о ближайшем будущем:

— Итак, первое — служить у большевиков он не будет. Второе — надо обзавестись отпускными бумагами и двигаться в Петроград, отыскать там Ирину, потом забрать личные документы из канцелярии Морского корпуса и, наконец, третье — пробираться на Север, в Архангельск, вслед за своим первым командиром, капитаном 2 ранга Кира-Динжаном. Андрей Дмитриевич говорил, что на Севере будут формироваться флотские отряды для борьбы с большевиками, и что он сам направится туда.

13 ноября 1917 года Финский Сейм утвердил Сенат — правительство Финляндии, во главе с премьер-министром П.Э.Свинхувудом.

На следующий день, 14 ноября трагически погиб миноносец «Бдительный» — одна из последних жертв войны на Балтике. Миноносец подорвался на мине в районе города Раумо. Все офицеры остались на погибающем миноносце, который спустя полчаса затонул. Вместе с офицерами корабля погиб и начальник 7-го дивизиона эскадренных миноносцев капитан 1 ранга В.К.Кедров.

15 ноября 1917 года большевики приняли «Декларацию прав народов России», признающая право народов на самоопределение вплоть до отделения.

В тот же день Финский парламент заявил о принятии на себя верховной власти в Финляндии, через неделю Сейм в одностороннем порядке провозгласил Финляндию независимым государством, а 26 ноября Финляндия, объявив накануне этого о своей независимости, подняла вопрос незаконности нахождения разложившихся частей русской армии и флота на ее территории.

Офицеры русской армии и Балтийского флота, до этого пассивно относившиеся к политическим событиям, происходящим внутри Финляндии, почувствовали себя в положении людей, брошенных на произвол судьбы. Вместо того, что бы заниматься вопросами базирования военного флота на территории уже чужого государства, после отделения Финляндии от России, Центробалт в Гельсингфорсе обсуждал вопросы дележа флотских должностей.

В первых числах декабря большевистская Морская Коллегия, состоявшая из выборных матросов, ставшая во главе управления флотом после Октябрьского переворота, разослала Декрет «Об упразднении должности командующего флотом и передачи всей власти Центробалту». Очевидец событий вспоминал:

«Сегодня в 9 часов утра поднимали флаг с музыкой в честь перехода управления всеми силами Балтийского флота в ведение Центробалта. Флаг Развозова спущен, Развозов смещен…».

Н.Кадесников пишет: «В день ухода популярного адмирала Развозова с должности командующего Балтийским флотом, у начальника обороны Моонзунда и старшего в районе боевых действий адмирала Бахирева на “Чайке” состоялось собрание флагманов. Адмирал М.К.Бахирев напомнил об общем решении, принятом еще месяц назад, в случае ухода адмирала Развозова и введения большевистского “положения” оставить службу.

При обмене мнений произошел раскол, который разделил адмиралов на два противоположных лагеря.

К лагерю убежденных и твердых противников большевизма, не идущих ни на какие компромиссы и считающих несовместимыми со своей совестью, честью, понятием о служебном долге и пользой для Родины, оставаться добровольно на службе у большевиков, принадлежали адмиралы Развозов, Бахирев, кн. Черкасский, Патон, Старк, Мих. Беренс, Тимирев, Пилкин, Шевелев и другие».

Офицеры Балтийского флота заволновались. Адмирал А.В.Развозов — их надежда, покинул флот, а невежественные матросы становились во главе управления всем флотом. Это было уже слишком…

Капитан 1 ранга А.А.Ружек, до недавнего времени начальник 9-го дивизиона эсминцев, а ныне депутат Гельсингфорского совета, после этого решения Центробалта, первым обратился к офицерам Балтийского флота поддержать «преобразования на флоте».

Многие офицеры флота потеряли веру в идею службы и открыто устранялись от своих служебных обязанностей. Некоторые, их было меньшинство, перешли на службу к большевикам. Другие же, более крепкие духом, искали достойного выхода из гнетущего тупика.

4 декабря 1917 года, усилиями молодых энергичных офицеров в Гельсингфорском Морском Собрании, срочно был созван съезд флотских офицеров.

Еще со времен апрельских «кровавых праздников свободы» и разрушительных распоряжений Временного Правительства, разваливших флот, многие порядочные и здравомыслящие офицеры, не утратившие сознания чести и чувства долга, тяжело переживавшие гибель товарищей, разрушение флота и большевистские реформы, понимали, что необходимо объединиться и решительно противостоять большевистским методам управления флотом.

Гельсингфорское Морское собрание гудело многоликими и разношерстно одетыми группами офицеров. Находясь в зале, среди сотен собравшихся на съезд офицеров, мичман Садовинский, не столько искал знакомые лица, сколько поражался внешнему виду и форме офицеров. Кто был в старых кителях и тужурках без погон, кто с нарукавными нашивками, кто в белой рубашке с галстуком, кто в рубашке с отогнутыми уголками-лиселями. Среди старых потертых мундиров мелькали тужурки из нового добротного люстрина. Многие были в гражданском платье, а некоторые — в армейских френчах.

Насколько все это отличалось от офицерского собрания прошлого, 1916 года, — думал мичман Садовинский, — когда он, в этих стенах, познакомился с Ириной… При воспоминании об Ирине, сердце защемило… Щеголеватые флотские офицеры, в белых тужурках, с боевыми наградами на груди и золотом погон на плечах, скользили в танце по паркету этого зала. Одной рукой поддерживая даму, другой — придерживая кортик… Сколько здесь было великолепного, пьянящего светского духа…