– Сами понимаете, по дороге этой ездили богатые купцы и везли товары, деньги, разные редкости и ценности.

Прокруст приглашал их в гости, поил, кормил, а после говорил: «Есть у меня ложе – мерило гармонии и красоты. Тот человек, который уместится на нем точь-в-точь и есть самый красивый человек в Греции». Пьяный гость немедленно желал проверить, насколько он хорош и укладывался в Прокрустово ложе. И, конечно, был или длинен или короток. И тогда Прокруст отбрасывал любезность и восклицал: «Как смеешь ты своим несовершенством уродовать облик Земли» и с нечеловеческой силой растягивал коротких, а у длинных отсекал ноги. Конечно, купцы после таких пыток умирали, а Прокруст забирал у них товары, деньги и рабов.

А поскольку он был сыном самого Посейдона, бога морей и океанов, никто не осмеливался ему перечить. И даже некоторые думали, что, возможно, ион и вправду обладает мерилом гармонии и вправе мерить по нему людей.

И так было, пока не встал на его пути Тесей. Он был человеком, но не боялся ни богов, ни их детей. А кроме того, был он очень силен, сильнее даже Прокруста. Так что, попав к нему в гости, он не дал обрубить себе ноги, а, напротив, померил самого Прокруста его же меркой и решил, что тот длинен на целую голову. И Тесей отсек разбойнику голову, и дорога из Мегары в Афины стала спокойной.

Но люди не забыли Прокруста и его ложе. И с тех пор, если кто-то пытается загнать другого в узкие рамки своей морали, или знаний, или представлений о мире, про такого человека говорят, что он пытается мерить все Прокрустовым ложем.

Потому что на самом деле люди разнообразны и нельзя судить всех одинаково, и тем более нельзя назначать себя таким судьей. Хотя, конечно, очень хочется. Ведь многим кажется, что они и есть – совершенство.

– Мне так не кажется. – Говорит Василий

– И мне, – кивает Оомия.

– На самом деле в вас много всего заложено. И может быть, в чем-то вы-таки и являетесь совершенством.

– Во мне точно много всего, – улыбается Оомия.

Василий смотрит на нее украдкой. Он с этим согласен.

18. Яркий сервиз

Все-таки с Вороном было хорошо. Вот войдешь ты в его лавочку растревоженный и взволнованный, а он пожмет тебе руку теплой сухой ладонью и проведет в дальнюю комнату. А там уже кипит – всегда он кипит, что ли? – большой прозрачный чайник, и знакомый китайский сервиз, украшенный алыми пионами, и жестяная баночка с душистым чаем, и баночки поменьше – с мятой и чабрецом – добавлять для вкуса и аромата, и горка печенья в одной вазочке, и с десяток шоколадных конфет – в другой. И среди конфет всегда любимые конфеты Ворона  – чернослив в шоколаде и любимые конфеты Хэма – грильяж.

Сервиз, из которого они пьют чай, очень нравится Хэму. И конечно, сервиз этот антикварный. «Двадцатые годы прошлого столетия, – говорит хозяин лавки, – ничего особенного. Такие в Китае тогда штамповали тысячами. Аляповат, на мой вкус». Хэм не очень понимает, что такое аляповат и, заметив это, его собеседник добавляет: «Слишком яркий». Но именно эта яркость и нравится Хэму. Два оборотня пьют чай, жуют конфеты и обмениваются последними новостями. И как-то так получается, что событие, так взволновавшее Хэма – исчезновение Лейлы – становится вдруг не таким и пугающим и даже как-будто обыденным.

– Вот в шестидесятые годы был похожий случай. С Синявинских болот внезапно снялись все шишиги и исчезли неизвестно куда. Войну, понимаешь, вытерпели, а тут исчезли – как испарились. Все в смятеньи, за болотными огоньками следить некому, те стали в стаи собираться, поползли слухи, что в Ленинградской области база инопланетных НЛО, среди людей стали бродить самые невообразимые сплетни.

А шишиг потом нашли – они по всему миру разбежались. Заделались моделями и актрисами. Как раз мода была на таких – длинноногих да тощих. Про Твигги слышал? Вот то-то и оно.

– Может, – говорит Хэм, аккуратно наливая в тонкостенный фарфор еще чаю, – может, попробовать мне вызвать заклинание самому? У Вас же есть старинные вещи, времен этого самого хитрого колдуна Джеймса?

– Как ни быть, – кивает Ворон, – но я бы на твоем месте не торопился. Надо еще что-нибудь вызнать про заклинание, а то, боюсь, оно действительно опасно для таких, как мы.

Хэм уходит, довольный и успокоенный, а Ворон, оставшись один, принимается перетирать мягкой замшей и без того сияющее серебро и напевать старинную армянскую мелодию «Журавль».

В это же время в неприлично дорогом московском ресторане ослепительная рыжеволосая женщина, в которой Хэм едва узнал бы свою знакомую ламию, говорит томным голосом:

– Нет, салат я не буду. И горячее тоже. Я, пожалуй, съем только тар-тар и сок из томатов с сельдереем.

Напротив нее сидит представительный мужчина много старше ее и смотрит на женщину обожающим взглядом.

19. Самый черный в мире цвет

– И вот этот хитрый художник объявил, что отныне самый черный в мире цвет может использовать только он. А цвет этот настолько черный, что, если покрасить им объемный предмет, он станет выглядеть плотным и будет подобен собственной тени. Но твои волосы, милая, я не буду рисовать слишком черными. Потому что, хотя они и темные, но очень блестящие. И вот эти блики солнца на них делают твои волосы одновременно черными и светлыми. Это очень красивый контраст. Даже не знаю, смогу ли я его передать, – волнуется мадам Петухова, которая снова взялась за кисть после сорокалетнего перерыва.

Это очень трудно: пальцы, оказывается, стали жесткими и неповоротливыми и не могут твердо держать в руках кисть. Краски теперь совсем не те, какими были, когда маленькая девочка бежала в художественную школу с планшетом подмышкой. Да и планшетом сейчас называют электронный гаджет, а не особую твердую папку для бумаг и карандашей. Но мадам Петухову не испугать сложностями! Она решительно взялась за дело и уже нарисовала натюрморт с нежными ивовыми пушками в глиняной вазе, вид из окна на Обводный канал, портрет Кондратьевны с трехцветной кошкой на руках, карандашную зарисовку уха Василия – потому что мальчик решительно не может посидеть на одном месте дольше трех минут – и много всякой чепухи вроде велосипедистов на аллее парка, облачного неба, сквозь которое пробивается тоненький луч солнца, и домашней традесканции.

А сейчас мадам Петухова рисует Оомию. Японка старательно сидит на кресле в полоборота к окну и улыбается. Василий заглядывает бабушке через плечо и прикидывает, как бы сделать так, чтобы готовый портрет она не унесла с собой, в свою маленькую студию, а оставила ему. Может, попросить на память? Засмеет. Скажет: какая тебе еще память, если я каждый божий день к тебе приезжаю? А портрет Василию жутко нравится. На нем Оомия похожа на принцессу из старинной сказки. Блики на ее волосах, которые мадам Петухова, по правде сказать, нарисовала не очень умело, придают изображенной сходство с персонажами какой-нибудь манги и подчеркивают экзотическую прелесть девочки. Нет, Василий должен заполучить этот портрет во что бы то ни стало!