Двенадцать лет, день за днем тянулась жизнь в воспоминаниях. В лихой молодости, в жарких схватках с татарами, в непримиримой вражде с кичливой польской шляхтой, на балах и турнирах рыцарских продолжать жить князь Михаил Львович Глинский. А что еще делать узнику? Как коротать дни свои длинные и безысходные? Сколь уж лет минуло с тех пор, как взяли его люди великого князя Василия прям посередь русского лагеря под Оршей, кинули в мешок каменный? Двенадцать! Год за годом, день за днем, ночь за ночью текли безмолвно… Сперва еще обдумывал всякое…, потом рукой махнул… и погрузился в воспоминания.
Ах, юность, юность, годы молодые… Сестра Федка замуж выходила за знатного воеводу Хребтовича, того в Италию посылали с посольством, уговорила мужа взять младшего брата с собой. Так и оказался Михаил в Европе. Как зачарованный смотрел мальчишка на роскошь и великолепие дворцов Рима, королевских и герцогских дворов Европы – Австрии, Саксонии. Учился и наукам разным и искусству воинскому. Даже в католичество перешел, несмотря на то, что вся родня в православии оставалась. Приметили его владыки мира – император Максимилиан и дядя его Альбрехт Саксонский.
- Двенадцать лет пролетело, как один день… Тоже двенадцать… - усмехнулся невесело князь. А мысли текли неторопливо дальше, отыскивая в уголках памяти все новые и новые вехи жизни.
Уж тридцать ему было, как вернулся в Литву. С братьями ездил встречать великое посольство московское – дочь князя Ивана Великого Елена невестой избрана была королю Александру. И поднимался все выше и выше Михаил… Вот он уже утенский наместник, вот и маршалок дворный – высшая должность в Литве! Он ездит по соседним странам, в Венгрии знакомится с Сигизмундом – родным братом короля Александра. Король благоволит к Михаилу, выделяя его средь шляхты, знает Александр, что Глинский католик, да большинство православных вокруг него помимо родни. Михаил предан королю, значит и его окружение слушать будет. Оттого и раздоров меньше в Литве и Польше. Да и Михаил о своих не забывает, должности при дворе выпрашивает у короля, наделы земельные… Когда с посольством ездил в Венгрию сосватал старшего своего брата Василия за дочь сербского воеводы Стефана Якшича Анну.
Но чем выше взлетаешь, тем больше врагов наживаешь… Ненавидели многие. Плевались шляхтичи:
- В истинную веру только за посулы королевские перешел! За должности придворные! А так еретик поганый, как и вся родня его!
Особо ненавидел Глинского один из самых могущественных магнатов Ян Заберзинский, занимавший высокий пост маршалка земского. Иезуиты крутились вокруг старого вельможи, вливая сладкий яд зависти в его уши. Да не просто советовали, но и действовали. Как стал князь Михаил придворным маршалком, тотчас выкрали у его слуги Андрея Станкевича ларец, да непростой, хранились там бумаги короля Александра доверенные Глинскому. После кражи новый удар нанесли – обвинили верного соратника Гагина в том, что взятки брал у московских купцов, помогал товары ввозить беспошлинно. Не помогло! Суды разбирались во всем, и оправдали. Не без помощи королевы Елены, конечно. Она-то православная, за своих всегда горой стояла.
Понимал Глинский, что главный враг его Заберзинский на этом не остановится. Ответный удар сам нанес - по просьбе князя Михаила, да по протекции королевы, отобрали у одного из родственников магната должность наместника в Лиде, да передали двоюродному брату Глинского – Андрею.
Ох и взбесился тогда Забержинский, поднял всех своих прихвостней, смертью грозил прилюдно, донесли Глинскому, что 200 злотых обещал тому, кто убьет ненавистного соперника. Шляхта возмущенная загородила новому наместнику Лиды дорогу, в город не пустили. Пришлось самому королю на сейме выступать, уговаривать недовольных. Бряцали саблями, усатые шляхтичи, не смея клинки обнажить, зубами скрипели, желваками скулы ходили.
- Ничего… - прохрипел сощурившись Забержинский, - не век Александру на престоле сидеть. И так уже на ладан дышит…
Прав был вельможа. Сильно болел король, многие видели это и понимали – дни его сочтены. Оттого и среди православных дворян слушок пошел – а не метит ли князь Михаил на литовский престол после смерти Александра? А католики-то почти уверены в этом были. Особенно об этом заговорили, как поставил король Глинского во главе всего войска. Татары одолели набегами непрестанными. В порубежных городах гарнизоны были слабые, отразить наскоки не могли, владения разорялись, а жителей, как скот угоняли на невольничьи рынки. Каждый раз крымское войско уходило с великой добычей. Летом 1506 года Глинский настиг татар у Клецка, да разбил наголову. Это была вершина его славы.
Но король Александр умирал… Измученный отчаянной гонкой, покрытый пылью с ног до головы, гонец ворвался в королевский замок с известиями о разгроме татар. Это было последнее, что услышал умирающий Александр перед тем, как испустил дух. Стараниями магнатов в Вильно заранее позвали брата короля - Сигизмунда – наследника престола. Глинский возвращался победителем, все города, через которые пролегал его путь встречали князя торжественными приемами. Но не Вильно. К возвращению князя магнаты подготовились – по приказу канцлера Яна Лаского был схвачен и брошен в темницу королевский врач Балинский, которого обвиняли в отравлении, а заодно и в связи с Глинским. Королевы Елену срочно спрятали в отдаленном замке, а Сигизмунд был уже совсем близко.
- Вы что с ума тут все сошли? – гневно бросил князь в лицо канцлеру Ласкому. – Да если б не Балинский, король умер бы гораздо раньше!
- Однако, врачебный консилиум… - начал было канцлер, но был прерван Глинским. Князь понимал, что под пытками несчастный доктор признается во всем, и даже, несмотря на очевидную нелепицу, в том, что он отравил короля по приказу самого Глинского. За ним стояло победоносное войско, и князь в ярости опустил руку на рукоять сабли. Этот жест произвел должное впечатление на старого канцлера. Лаский отвел глаза в сторону от пылающего гневом полководца, и пряча в себе сузившую их ненависть, примиряющее произнес:
- Не стоит, мой друг, так переживать. Возможно, мы и погорячились, а другие врачи ошибаются. Нас всех так потрясла смерть его величества. Конечно, я немедленно распоряжусь, и лекаря выпустят.
Михаил едва успел добиться освобождения несчастного врача, как нужно было отправляться встречать наследника. Семьсот блистающих доспехами всадников под командой Глинского выехали из Вильно. Эскорт будущего короля и великого князя литовского смотрелся и малочисленным и блеклым на их фоне. Сигизмунд принял Глинского благосклонно, но молчаливо, сославшись на свой траур по почившему брату. Однако, превосходство встречавших неприятно поразило наследника. Подтверждалось то, о чем ему так усиленно доносили магнаты – Сигизмунд наяву видел силу, которой обладал князь Михаил.
Как придворный маршалок Глинский участвовал в обеих коронациях и подавал, как положено меч, вступающему сначала на литовский, а затем и на польский престол, новому королю. Но это было начало конца…
Уже в январе 1507 года, сразу после коронации в Кракове, главный противник Глинского Заберзинский открыто обвинил князя в измене и потребовал суда над ним. Михаил добивался того же, но Сигизмунд медлил, а пока что Глинскому воспретили свободный вход в королевские покои. Это было уже оскорблением.
- Проклятый Забержинский! – даже сейчас, спустя много лет после того, как он отомстил заклятому врагу, князь Михаил не мог забыть то унижение, что испытал, когда сверкающие латами жолнеры скрестили перед ним свои копья, а начальник королевской охраны, с чуть заметной усмешкой в серых глазах, бесстрастно бросил в лицо заслуженному воину. – Вам воспрещается входить в покои его величества!
Кровь снова ударила в голову и взбешенный князь схватил глиняный кувшин с водой, что стоял перед ним в темнице, и запустил в стену. Грохот осколков нарушил тишину узилища, а Глинский схватился руками за голову и завыл от бессильной злобы.
С братьями они тотчас покинули Вильно и укрылись в своей вотчине, в Турове. Михаил еще пытался что-то предпринять – писал вдовой королеве Елене, слал письма венгерскому королю Владиславу, знавшему его лично. Все напрасно. Сестра великого князя московского Василия была отрешена от всех дел, а Владислав просто уклонился, не желая вмешиваться.
