- Не знакома. Видно недавно здесь. – Подумала княгиня. Оглянулась по сторонам, опять удивилась безлюдности и тишине монастыря:

- А где все сестры, матушка? – спросила игуменью.

- На молитве. – С поклоном ответила старица. – Дозволь тебя проводить, великая княгиня, отдохнешь с дороги, а после в соборе ждут тебя. Как зазвонит колокол, так и пожалуй.

- Князь с владыкой? – переспросила.

- Всё там! – уклончиво ответила игуменья и повернулась, жестом предлагая следовать за ней. Соломония вместе Любавой пошли через двор.

Проводив в келью, что предназначалась княгине, игуменья вдруг попросила ее:

- Дозволь девке твоей со мной отлучиться. Передать тебе кое-что хотела, да по старости забыла, прости великодушно.

Любава метнула тревожный взгляд на княгиню. Не хотелось, ой, как не хотелось ей оставлять Соломонию одну. Но княгиня милостливо разрешила:

- Ступай, Любавушка, я подожду.

Покачав головой недовольная девушка подчинилась и последовала за старухой. Только в полусумрак двора вышли, как отделились от стены две тени, сзади набросились. И крикнуть не успела – один рот зажал, другой обхватил руками так, словно обручами железными стиснул, поволокли куда-то. Игуменья даже не обернулась, побрела себе дальше. На ступенях соборных ее поджидал Поджогин:

- Ну что, мать, придет?

Черный куколь кивнул:

- Как колокол зазвонит.

- Пошли тогда в храм. – Стал подниматься наверх.

- Пропала Любава. Ушла и не вернулась. И зачем я ее отпустила? – Терзала себя княгиня, металась по келье. Тревога усиливалась. Неожиданно услышала звон колокольный. Вздрогнула даже.

- Игуменья сказала, как зазвонят… - Вспомнила княгиня. Вдруг стало страшно. Но глубоко вздохнула, постаралась успокоить себя. – Надо идти!

Вышла на двор – ни души. Совсем стемнело, лишь отблески факелов на стенах, да Покровский собор нависал громадой каменной. Княгиня почти бегом пересекла двор, поднялась по ступеням и остановилась отдышаться. Постояв немного перед дверью, поправила платок и осторожно вошла внутрь. В храме было непривычно пусто. Время молитвенное, а ни души, как сквозь землю провалились, словно взяли и все не пришли. Тревога усиливалась. Собор внутри был также суров, как и снаружи. Могучие столбы и широкие своды словно сжимали и уплотняли неподвижный воздух, наполненный ароматом ладана и сгоревшего воска. В полумраке приделов, в белых стенах, где не было и следа росписи, зияли черные ниши – печуры – там монахини хранили свои молитвенные принадлежности. Прятался там кто-то или нет, взор княгини не мог этого усмотреть.

Вдалеке, в отблеске свечей, Соломония заметила две фигуры в рясах, появившиеся из алтаря.

- Нет, кто-то есть. – Княгиня успокоилась немного и направилась вперед, мелко и часто крестясь на святые образа, мимо которых лежал ее путь. На мгновение ей показалось, что чья-то тень мелькнула у нее за спиной. Она быстро обернулась, но нет, почудилось. Подойдя ближе к алтарю, Соломония разглядела митрополита со служкой, которые о чем-то шептались.

- Владыко! – Позвала. Митрополит вздрогнул и обернулся. Соломония подошла ближе. В руках служка держал поднос, покрытый белой холстиной.

- Владыко! – повторила княгиня, - А где все?

- Кто тебе нужен, княгиня? – Внезапно раздался голос сзади. Женщина резко обернулась. Из полутьмы вышел Шигона. Знать не мерещилось ей, что кто-то был за спиной. На этот раз лицо дворецкого не выражало обычного почтения, а напротив, зло щерилось, приоткрывая мелкие, как у хорька зубы. На руку была одета петля, на которой висела плеть, кончик волочился по каменным плитам.

- Все уже здесь, княгиня! – Шигона усмехался.

- Да как ты смеешь! – гневно прикрикнула на него Соломония, но с ужасом понимая, что предстоит что-то ужасное. Что неспроста все это. – Где великий князь?

- Где надобно ему! – скалился дворецкий, поигрывая плетью.

Лицо Соломонии пылало. Она повернулась к митрополиту. Владыка воровато отвел глаза в сторону и потянулся пухлой рукой к подносу, что услужливо подставил ему послушник. Толстые пальцы митрополита осторожно, словно боясь обжечься, взялись за край холстины и потянули на себя. Полотнище соскользнуло, и Соломония увидела, что на подносе поверх святого Евангелия лежали большие ножницы.

- Постричь задумали! – пронзила мысль. Ярость захлестнула княгиню. Значит с ведома Василия все творят. Ах, подлые! – Да я вас…, - она замахнулась на владыку, тот испуганно отпрянул, а служка тотчас встал между ними, прикрывая своего покровителя.

И в этот момент в храме раздался свист где-то позади княгини, и на ее спину обрушился удар страшной силы. Боль была такая невероятная, что дух захватило, крик во рту застыл, слезы брызнули из глаз, а ноги подкосились сами, и несчастная рухнула на колени, изогнувшись назад.

Шигона размахнулся вновь, на этот раз целя так, чтоб по лицу, и ударил. Кровь брызнула на плиты, словно огнем обожгло, закричала дико Соломония и, схватившись обеими руками за изувеченное лицо, скорчилась на полу. Дворецкий разошелся. Удары сыпались со всех сторон, свист плетки заглушали крики жертвы. Митрополит с ужасом смотрел на экзекуцию, его побелевшие губы дрожали и шептали какую-то молитву, нижняя челюсть тряслась, скрюченными пальцами мелко-мелко крестил себя возле необъятного брюха.

- Фу, упарился! – остановился Шигона и рукавом вытер пот со лба. С окровавленного кнутовища капли рубиновые срывались вниз.

Соломония уже не могла кричать и лишь тихо подвывала. Одежда на женщине была вся разорвана.

- Не тяни, владыка, начинай! – властно рявкнул Шигона. Митрополит еще раз вздрогнул, как ужаленный, и посмотрел на служку. Тот кивнул, подхватил с подноса Евангелие с ножницами, поцеловал Святую книгу и благоговейно водрузил все на аналой. После растерянно посмотрел на владыку и дворецкого.

- Ну! – подгонял их Поджогин. Из темноты на помощь первосвященнику выскользнула игуменья. Знаками показала служке, что делать. Вдвоем они подхватили почти бесчувственное тело княгини и подтащили к аналою. Голова женщины безвольно упала на грудь.

- Придерживай! – приказала игуменья юноше и быстро сорвала с Соломонии платок, чудом оставшийся на голове, распустила ей волосы, сорвала с нее лохмотья верхнего платья, оставив лишь рваную окровавленную рубаху, сквозь прорехи которой виднелось рассеченное белое тело. Теперь женщина стояла на коленях перед аналоем, почти упершись в него, черные густые пряди свисали до пола.

Митрополит что-то бормотал о заблудшей овце, потерявшейся, а потом обретшей Пастыря, но Шигоне не терпелось:

- К постригу, владыка! – распоряжался дворецкий. Даниил закивал и приступил к вопросам:

- По своей ли воле приступаешь ты к Господу?

Соломония молчала, опустив голову, то ли находясь без сознания, то ли уйдя в себя от страшной боли. Митрополит растерянно посмотрел на Шигону. Тот раздраженно передернул плечами. Помогла игуменья. Ответила за Соломонию:

- По своей воле!

Далее пошло, как по маслу. Митрополит спрашивал, отвечала игуменья.

- Согласна ли отречься от мира по заповеди Господней?

- Согласна!

- Пребудешь ли в монастыре и постничестве даже до последнего издыхания?

- Пребуду!

- Сохранишь ли себя в девстве, целомудрии и благоговении даже до смерти?

- Сохраню!

- Сохранишь ли до смерти послушание к настоятельнице и ко всем во Христе сестрам?

- Сохраню!

- Пребудешь ли до смерти в нестяжании и вольной Христа ради нищете?

- Пребуду!

- Претерпишь ли всякую скорбь и тесноту монашеского жития, Царствия ради Небесного?

- Претерплю все, честный отче!

Со звоном упали сброшенные со Святого Евангелия ножницы. В этот момент Соломония словно очнулась, застонала громко, головой замотала. Шигона было шагнул вперед, снова плеть в руке сжав, но служка крепко держал княгиню, а игуменья быстро подхватила ножницы с пола и почтительно подала митрополиту. Даниил еще два раза ронял их, а старица быстро подхватывала и возвращала ему.