- Мне все понятно, господин советник, как скоро мне отправляться и как быть с московитами, которых вы поручили наблюдать?

- Отправляйся, как только найдешь подходящий корабль. – Хорька чуть передернуло, видимо он не был любителем морских путешествий. – За московитами смотреть в оба. Особенно за этим Замыцким. С виду прост, но по глазам вижу, что хитрей лисицы будет. Надеюсь, он не даст обвести тебя и твоих людей вокруг пальца.

Человек растянул тонкие губы в подобие улыбки, хищно блеснув мелкими зубами.

- Вот деньги и бумаги. – Петерссон пододвинул хорьку небольшой кошелек и сложенный вчетверо лист, которые в мгновение ока исчезли со стола. – Постарайся вернуться побыстрей. Это очень важно.

Тайный шпион лишь молча кивнул и испарился из кабинета.

Теперь у Замыцкого было полгода – вынюхивать, присматриваться, привыкать к нравам и обычаям шведом. Одна беда – всегда нужно было передвигаться с толмачом Васькой Тучковым – учеником Дмитрия Герасимова, что дал им владыка Макарий, ибо только он умел изъясняться по-свейски. Вторая беда – куда бы не пошли русские, за ними следовали по пятам ищейки Олафа Петерссона, которому король поручил размещение и надзор за московитами. Русских посланников поселили в небольшом доме на Бруннсгранд – в узком переулке между Восточной улицей и набережной. У дверей дома встала охрана, но свободному выходу в город не препятствовал никто.

Несколько дней Шарап со товарищами внешне бесцельно болтались по шведской столице, дивясь и дичась всему встречавшемуся на пути. То открывали широко рот, уставившись на нечто, поразившее их, то плевались от отвращения, крестясь и шепча про себя молитвы. Шпионы Петерссона, уже не таясь, наблюдали за странными ужимками московитов и открыто насмехались над ними.

- Пущай ржут. Чем больше веселятся, тем больше плакать придется. – Криво усмехнувшись, шепнул Шарап толмачу.

Замыцкий не торопился:

- Поспешать надо медленно. – Повторял он про себя. Сегодня просто пройтись по рынку, да присмотреться, поторговаться, назавтра пару сапог прикупить, затем кафтан – другой свейский, потом плащ, потом шляпы, портки заморские, постепенно целый гардероб набирался. Заодно по улицам побродить, поглазеть на трактиры и лавки, по Купеческой прошлись пару-тройку раз, не спеша, никуда не заглядывая, но запоминая. Вывеска-то приметная с медведем. Все продумал Шарап. Не проколоться бы только. Теперь следовало дома отсидеться. Пущай далее Васька Тучков шляется. Толмач стал уходить в город один. То вина прикупит, то снеди разной - скуповато шведы кормили, а Шарап знай себе дома на постели валяется – отдыхает от трудов праведных.

Вскоре соглядатаям надоело сопровождать толмача, который до одури торговался на рынке, умудряясь вывести из себя даже невозмутимых шведов, тут же ухлестывал за какой-нибудь молоденькой служанкой, шептался с ней, норовя прижаться покрепче, да облапать, хлестал пиво по разным трактирам, шлюхами не брезговал, а то и просто стоял посреди улицы, да ворон считал на остроконечных черепичных крышах, под конец, вымотав всех, кроме себя, преспокойно возвращался домой. Вскоре на него махнули рукой, договорившись промеж себя, что приказано им было следить за посланником, а тот и носа не кажет из дома.

Тем временем Васька побывал и в нужном Замыцкому трактире, где хозяйку звали Улла, и она походила внешностью на ту самую Любаву, о которой говорил Шигона.

Опять стал прогуливаться по городу Шарап. Ходили втроем, вчетвером, а то и всем посольством. Бороды себе подстригли у местного цирюльника на свейский манер и после долго потешались друг над другом, пальцами тыча и строя ужасные рожи.

- Тьфу! – Плевались сыщики. – Еретики поганые.

Еще в Новгороде Замыцкий присмотрел у князя Горбатого воина, заросшего такой же, как и у него густой рыжей бородой. Выпросил взять с собой. Знал, что пригодится. Дома переоделись оба в черное, в свейское, встали рядом, Васька Тучков глянул:

- Как две капли воды!

- То-то. – Хмыкнул Шарап. – Теперича, Васька, начинайте с ним вдвоем шляться. По рынку, по кабакам, грешите, пьянствуйте, девок блудных покупайте им возвращайтесь то вдвоем, то порознь. Пущай привыкают.

Так и сделали. Соглядатаи было пошли за ними, да после рукой махнули, надоело чужое пьянство, да разврат подсматривать.

- Что ни день, то еле на ногах держаться.

- Они, что там, в своей Московии все такие?

- Содомиты чертовы! – Переговаривались промеж себя шпионы Петерссона.

Замыцкий в окно наблюдал. Вышел Тучков с воином, а за ними никто и не последовал. День, другой, третий… Возвращались то вместе, то по одному. Пьяные вусмерть. Пели, орали, к стражникам приставали с болтовней пьяной.

- Пора! – Решил Шарап. - Теперь меня слушайте. Завтрашний день пойдете вдвоем. Камзолы и плащи свейские оденете. Не торопясь, идите, по сторонам привычно головами крутите и так до самого рынка. Дойдете, болтайтесь промеж возов с сеном, вопросы разные задавайте. Я чуть позже выйду. На мне сверху кафтан и шапка родные будут. Псы сторожевые за мной увяжутся, я и потяну их к рынку. Там за возом спрячемся, ты – воину кивнул, - мне свой плащ и шляпу, я тебе кафтан и шапку. Вы назад в дом, а я погуляю еще. Ясно?

- Ясней и быть не может! – Поклонились оба.

Так и сделали. Воин с толмачом вышли днем, да на рынок отправились. Ищейки Петерссона посмотрели им вслед, рукой махнули:

- Черт с ними, пусть идут!

А тут сам Шарап появился. Соглядатаи пихнули друг друга в бок, за ним пристроились. Идет себе сын боярский, кафтан красный нараспашку, шапка заломлена лихо. Следить одно удовольствие. Кафтан так и алеет пятном ярким среди серых да черных плащей. У возов с сеном чуть замешкались в толчее, ан нет, не потеряли, только Шарап уже толмача своего встретил и с ним ходит, лошадей по спинам похлопывает, сено клочьями вырывает, нюхает, чуть ли не зуб пробует.

- О! – Подметили ищейки. – Посланник не даст ныне нажраться своему переводчику. А второй сбежал.

Походили, походили, да и назад к дому повернули. Ищейки довели их до дверей, сами на углу стоять остались – авось сегодня больше не пойдут, значит, отдыхать можно.

Меж тем Шарап, благополучно плащ и шляпу нацепив, свернул прямиком на Купеческую улицу, да в трактир знакомый. Вошел, осмотрелся, народу почти никого. За стойкой молодая женщина в синем платье с белым передником и в белом чепце. Волосы, глаза, ну, в точности, как Поджогин рассказывал. Подошел Шарап, оперся о край, посмотрел на нее пристально. И она вопросительно брови подняла. Подумал, подумал Замыцкий, да и брякнул прямо по-русски:

- Не ты ли Улла Нильсон, хозяйка? – Вздрогнула. Прищурилась. Ответила также по-русски:

- Меня зовут Улла Бальфор, чужеземец!

- Давно ли родная земля для тебя стала чужой?

- Смотря что называть родной землей, чужеземец! Москву? Моя родина Тверь, погибшая под топорами московских ратников. Впрочем, как и Новгород, Псков и другие. – Зло разговаривала. Теперь не дать ей замолчать:

- О чем ты? О погибели? Тверь, как цвела, так и цветет! Новгород со Псковом богатеют. Уделов нет более, так с ними и вражды поубавилось. Али внешних басурман мало, чтоб между собой кровь проливать? То Казань бунтует, то Крым грабит, в полон агарянский христиан уводит, то Литва оторвать кусок пожирнее норовит. А мы? Пальцы растопырены были, ныне кулак могучий.

- Что тебе надобно, чужеземец? – Видно было еле сдерживалась, чтоб не сорваться на грубость.

- Хм, поклон лишь передать зашел…

- Поклон? От Шигоны что ль? – Есть! Прозвучало-таки. Помнит. Только взгляд, как репейник стал. Злой, сухой, пронзительный. Молчал Шарап. Выжидал, что дальше скажет.

- Поди угадала? Откуда поклон? Из геенны огненной? Самое место для Шигоны! Так там не людям кланяются, а Господу, чтоб смягчил чуток мученья заслуженные.

Теперь самое время сбить ее с толку:

- А с чего взяла ты, хозяйка, что от Ивана Юрьевича Поджогина тебе поклон?