- Да морды у вас схожие!
- Вот уж не думал, что сходство с самим дворецким имею! – Рассмеялся Замыцкий.
- Сутью своей подлой! Все вы… - Не договорила, глаза отвела в сторону, губы поджала. – Пить, есть будешь? Иначе проваливай! – Не выдержала. Бросила нетерпеливо и грубо.
Шарап голос понизил, даже попытался придвинуться поближе, но Улла тут же сделала шаг назад.
- А что если не от Поджогина поклон привез? А как из Суздаля?
Нет, не смогла скрыть волнение, вздрогнула вся, напряглась, скулы вытянулись, глаза совсем в щелки превратились. Эх, девка, девка, все-то на лице у тебя написано…
- К Шигоне воротясь… Он по приказу покойной правительницы Елены Васильевны, матери великого князя Иоанна, вывез несколько лет назад сестру Софию в Каргополь. – Глаза расширились, губы беззвучно прошептали: «Ироды!», но держалась, взглядом впившись, слушала внимательно, цепко. – Он же у нынешнего наместника боярина Василь Васильевича Шуйского выпросил милость обратно ее в Суздаль привезти. Сам после этого от дел удалился и постриг принял, став иноком Иовом.
- Тоже мне многострадальный! – Не стерпела, хмыкнула презрительно. Шарап даже бровью не повел:
- Простила сестра София былое Иван Юрьевичу. Из-за тебя сказала. С тобой, мол, ее душа на свободу вылетела, а тело бренное в обители осталось. А тебе благословеньице и поклон сестринский передать наказала…
- Господи… - сердце билось так сильно, словно из груди выскочить собиралось, - …и слова-то какие… на княгинины похожи… правду говорит... или врет нагло… безбожно… Господи… Пресвятая Богородица… помоги отличить… не умыслил ли что…
- И еще… вот оно… благословение… - Шарап сверточек достал из-за пазухи, развернул тряпицу осторожно, образок вынул, дунул на него, пыль сгоняя невидимую, положил на стол, пододвинул поближе к Улле, - тебе передать велела…
- Богоматерь… - сердце упало куда-то вниз, рука потянулась, дотронулась, пальцы дрожали, потом накрыла ладонью образ, от случайного взгляда чужого пряча, - Господи, Спаситель наш, Матерью твоей прошу, врет или нет? – А вслух, но уже мягче:
- Сам-то кто будешь?
Не сразу ответил. Усмехнулся.
- Налей-ка вина, хозяйка.
Подала. Отпил немного, на стол кружку поставил, неторопливо рукавом обтерся. Сказал негромко:
- От новгородского наместника князя Горбатого сын боярский Семен Замыцкий посланником к королю свейскому Густаву прибыл. Грамоты мирные отдать и о границах договариваться.
- Откуда Шигону знаешь и княгиню? – Спросила с опаской. – Откуда образ святой? Как у тебя оказался? – Подбородком кивнула на руку свою, что икону укрывала.
- Пути Господни неисповедимы… О том, что Поджогин в Каргополь собирается, а после в Суздаль, на Москве от него самого узнал. Еще весной, сразу, как правительницу схоронили. Про тебя и речи не было вовсе. (Приврал не смущаясь). А тут он сам отыскал меня в Новгороде, зная, что в Стекольну посланником готовлюсь ехать. Нашел и передал от сестры Софии. Видно говорили они о тебе с ней.
- Что с ней? Как она? – Не удержалась. Само вырвалось.
Пожал плечами:
- Жива. Здорова, слава Богу!
- Ничего более не передавала? – А внутри все сжалось. Вдруг о сыне Соломонии заговорит…
- Да нет… одно лишь благословение. – показал на икону, что по-прежнему под женской ладонью скрывалась.
Отлегло от сердца. Нет, не ведомо им ничего про Бенгта. А мысль волчком завертелась. – Эх, как бы княгинюшке весточку передать…, что жив сыночек ее ненаглядный… Но не с этим же варнаком. Вон взгляд какой из-под бровей разбойничьих, даром, что бороду обрезал. Хитрющ, как Шигона, а то и поболее.
- Передал – спаси Бог! – Улла пришла в себя. Подобралась. Снова непроницаемой стала. – Чего от меня-то хочешь?
- Да, ничего… - развел руками, - разве вина зайти, когда выпить, парой слов по-русски перекинуться. Мне тут до будущей весны, а то и лета сидеть. Так советник королевский велел передать. Дескать, они свое посольство теперь собирать будут, и по весне вместе к Кореле поедем, границы межевать.
- И что вам так свободно гулять по Стокгольму дозволяют? – Недоверчиво усмехнулась Улла.
- Откуда ж… - развел руками Замыцкий, - советник королевский Петерссон, этот вы****ок Лютеров, псов своих за нами приставил… - Улла тревожно огляделась по сторонам, к посетителям присмотрелась. Семен заметил, успокоил, подмигнул лукаво. – Мы ж, хозяйка, люди православные, всяко дело, помолясь, начинаем, а молитв наших они, как черт ладана сторонятся. Крест животворящий сотворишь, глянь и сгинула нечистая сила. А далее ищи нас, как ветра в поле… да и не сильно-то, я от ваших свеев отличаюсь. Схож ведь? Ась?
- Похож. – Успокоилась Улла. Поняла, что не привел никого за собой Шарап. - Заходить заходи. Но на доброту и приветливость мою особо не рассчитывай. Горя слишком много было, из памяти не вычеркнешь. Да и Шигону тоже…
- Эх, Любава, Любава… - Семен по имени ее назвал, приметил сразу – напряглась, но не поправила, - по сторонам-то оглянись, - руки развел, - посмотри… он же жизнь тебе подарил, счастье свое обрела… а мог бы… сама знаешь… То-то!
- Тоже мне, благодетель! – Хмыкнула, плечами дернула.
- Одну лишь просьбу имею…
- Говори! – Опять насторожилась.
- Да, не боись, - усмехнулся Шарап.
- Не боюсь я тебя. Говори!
- Если заходить к тебе буду, не сочти за труд чрезмерный, обслужи сама, ибо по-свейски не разумею, а внимание привлекать не хочу. Да и тебе не надобно…
Улла кивнула:
- Садись за любой стол, тебе все подадут. Прислуге скажу, что глухонемой – сама усмехнулась, - рассчитываться захочешь, меня знаком позовешь, подойду.
- И на том, девица, спасибо! – Шарап улыбку спрятал в бороде, склонился низко.
- Иди, усаживайся! – Отошла в сторону.
Сел сын боярский за стол, от двери наискосок, все видать, и влево и вправо, и дверь входную, а сам стал непримечательным, вроде бы в сторонке сидящим, спиной к стене, то ладонью мощной бороду подопрет, пятерней вверх, то кружку поднимет – пол лица не видно, а ежели что, можно и всю рожу к миске уронить, пьяным прикинуться. Подали жаркое, ничего не спрашивая, кувшин вина поставили. Сиди и наблюдай. Народ стал прибывать. Одна компания, другая, третья, одиночки заглядывали, кто поесть, кто просто выпить и уйти. Приходили, уходили, оставались… Шарап попивал глоточками меленькими, закусывал не торопясь, спешить-то не куда.
Тут рыцарь вошел. Да сразу к Любаве. Шарап глаз скосил, по губам понял сразу: по-русски заговорил с ней. Ого-го, интересно, никак муженек ее… Отвернулся вполоборота, пятерней подперся, но все примечал. Муж к ней с радостью какой-то, а она себя лишь поцеловать дала и оборвала на полуслове, что-то выговаривала долго, один раз на Замыцкого показала, муж тоже быстро посмотрел в его сторону и отвернулся, слушал жену, кивал головой согласно. Шарап даже не пошевелился. Про себя размышлял:
- А муженек-то в латах знатных. Небось, в самом дворце служит… и глядишь ты.. наш… русский… Каким ветром его сюда занесло? Неисповедимы пути Твои… - рука потянулась было ко лбу, но сын боярский опомнился вовремя. - Вот так удача! Сама в руки идет! Эх, и голова ж у боярина Захарьина. Все помнил старый, и Шигону сподобил помочь… Любава предупредила мужа, говорить явно со мной не будет. Ну и не надобно. Пока, а там и случай какой подвернется… Разговоримся еще…
Как в воду смотрел. Терпелив был Замыцкий… Ждать умел. Захаживал теперь два-три раза на неделе. В дом на Буннсгранд возвращался поздно вечером, изображая дружинника новгородского, не вязавшего лыко от выпитого. Охрана и шпионы презрительно сплевывали вслед, пропускали молча, особо и не разглядывая. В остальные дни по городу продолжал болтаться в ярких кафтанах. Вот он я! Любуйтесь!
Темным ненастным ноябрьским вечером сидел Гилберт один за столом с кружкой, раздумывал, почти не замечая окружающего гула, кислых запахов вина и пива, немытых тел посетителей и изредка прорывавшегося сквозняка из двери на улицу. Шарап неподалеку пристроился, на привычном месте. Любава несколько раз подходила к мужу, что-то спрашивала, он улыбался в ответ, но как только жена отходила, улыбка гасла на лице рыцаря.
