Но даже тот мужчина, который готов был воспользоваться словом «большая», ни за что не смог бы предположить, что среди заполнивших узость соломенного чуда предметов были: телефон, из тех что никто из мужчин не в состоянии всунуть в задний карман своих джинсов, и который, к тому же, мог раскладываться так, чтобы напоминать русский комплекс радиоэлектронной борьбы, предназначенный для подавления любых помех любого, по размерам, устройства, которые только существуют в этой Галактике, а также усиливать сигнал от телефона подруги, которая еще не завершила рассказ о том, xxnj случилось после того, как молодой человек, который произвел на нее хорошее впечатление своими манерами, разделся; после чего ей стало ясно, что она совершила не просто самую большую в своей жизни, но непоправимую ошибку!..

Кроме того, в тугом пространстве соломенной роскоши уместились кошелек для дамской мелочи; где просто не было места для купюр оканчивающихся одиноким нулем. Только двумя! Потому что на всем белом свете нет ничего более безвкусного, чем одинокий ноль на одинокой купюре! Ну, и конечно, мне не следовало забывать упомянуть о пачке салфеток, большой упаковке мятных карамелек, губной помаде, которая навсегда оставляет вокруг флюоресцентные круги вокруг мужских глаз и, конечно же блеск для губ, который, по какой-то мистической причине, приклеивается к мужским губам гораздо лучше, чем к женским.

Простите меня, если я забыл упомянуть о пляжном полотенце, паре изящных сандалий флип-флоп, и неподьемном томе энциклопедии с подзаголовком «Что он хотел сказать, но так и не смог, сыто икнув в ответ на вашу просьбу «Ни слова больше! Я хочу, чтобы говорили руки, губы, и, кое-что еще! Так что…»

– Добрый день! – сказала она. – Я, все-таки, нашла вас!.. То есть, не то, чтобы я вас искала, но если представить себе все варианты персон, которые могли оказаться на пороге этой квартиры в эту самую минуту, вместо вас, на вашем месте, я рада тому, что набралась смелости и постучала в вашу дверь!

Для начала знакомства, она воспользовалась чуть замедленным речитативом, которым пользуются все хорошенькие актрисы, чтобы благодаря легко угадываемому ритму, достичь своей главной цели, за которой стоит такое понятное женское желание не остаться за ужином в одиночестве.

Моя тренированная память тут же подсказала мне, где именно я уже видел это приятное лицо – вернее, смазанную приятность очертаний, что оставалось, после него, в воздухе, всякий раз, когда его обладательнице становилось ясно, что ей не удалось скрыть свое присутствие, и я смогу угадать не только, откуда за мной следила пара ее предельно внимательных глаз, но и направление, в котором она постаралась исчезнуть, уверяя себя, что она, по-прежнему, может продолжать считать себя незамеченной.

Не совсем дырявая память напомнила мне, где именно я уловил вянущий след ее внимательных глаз впервые в своей жизни. Это было на смазанной плоскости окна набирающего скорость поезда подземки. В другой раз, никто иной, как она проводил меня оценивающим взглядом в узости дверного проема уличного ресторанчика. И я не думаю, что путаю ее с какой-то другой особой, смотревшей на меня, кратко и искоса, с высоты парковой скамейки ближайшей к дому смотровой площадки.

Она сняла очки, улыбнулась, и я лишний раз удивился тому, с какой силой цветет женская красота на пороге увядания, которое будет длиться и длиться, но которое уже никогда больше не восхитит мужчину высотой своей проникновенной силы, сокрушающей всякое равнодушие и фальшивую мужскую бывалость, что сродни едва ли не полной бесчувственности.

– Вы, скорее всего, рассмеетесь, когда узнаете, что именно привело меня к вам.

Я не уточнил, готов ли я, в самом деле, сделать это. Я имею ввиду, лишь это и ничего больше.

Она опустила руку в сумочку, висевшую на локте другой руки, и достала оттуда нечто в конвертике.

– Это 711-ая квартира, я не ошиблась?

– Не ошиблись.

– Эта почта, вероятно, была предназначена для вас, но каким-то чудом оказалась… в моем почтовом ящике!

Я взглянул на конверт. Он был мне хорошо известен. Я успел получить несколько таких же от местного бизнесмена, сдающего в рент мотороллеры. В Паттайе это был достаточно популярный бизнес. Для траспортировки монопринтов или монооттисков размерами, с которыми работаю я, больше подходит небольшой пикап трак, который я и арендую вский раз, когда мой учитель, старик- израильтянин Эллиас Мизрахи – немногословный, но удивительно тонко чувствующий природу художественной техники, изучение которой я завершаю в институте искусств в Чикаго, требует показать, чем я занимался последние пару дней.

Талантливый специалист в изобразительном искусстве – штучный товар, и если он, к тому же еще и талантлив, то, скорее всего, он неохотно берет к себе учеников даже на таких льготных условиях, какие предоставляет мой институт.

Насколько мне известно, декан факультета графики Гарри Мюйр, который не однажды помогал мне изыскивать средства для оплаты за мое обучение в институте, должен был трижды звонить в Тайланд – страну, в которой, вопреки еврейской традиции, семейным привязанностям да и просто здравому смыслу оказался Мизрахи, и что было еще более невероятно, навсегда застрял, прежде чем получил по-стариковски невнятное обещание присмотреть за бездарем, если он окажется не окончательно безнадежным.

На шее у Поздней Весны висело довольно странное ювелирное украшение – кулон в виде крошечного гонга, испещренного затейливой тайской письменностью. К нему, на тоненькой бечевке, крепилась удивительно изящно вырезанная колотушка. Она чуть заметно подрагивала в такт с тяжелыми покачиваниями груди моей новой знакомой.

– Есть ли хоть один мужчина на свете, которому вы позволили ударить в гонг, что висит на вашей груди?

– Зачем? Чтобы испортить вечер? То, что вы видите, вовсе не игрушка. Но мужчины, почему-то, именно к серьезным вещам относятся самым неподобающим образом, даже не понимая, какую глупость они совершают! Одним словом, забудьте даже мечтать, что вы станете первым мужчиной, которому я доверю ударить в гонг моего ангела-хранителя!

– Не позволите, да? Никогда?

– Даже не сомневайтесь. Причем, на все 113-ть процентов!

Странное волнение, на мгновение возникло в моей памяти, но сколько я не пытался, так и не вспомнил, где услыхал это выражение впервые.

– Но что же, тогда, входит в программу, доступную для мужского понимания тех, кто хочет продолжения отношений с вами?

– Запоминайте. Вы начнете с того, что подсядете ко мне поближе, обнимите за талию и, легко потянув губами за мочку уха, поцелуете меня в шею.

– Можно начинать?

– Я вам скажу, когда.

– РИНИ, Я ШЕЛ СЮДА, В СТУДИЮ, АЖ ИЗ ДЕКАНАТА, чтобы задать тебе один-единственный вопрос. Но сначала я хочу убедиться в том, что тебя ответ на этот вопрос интересует не меньше, чем меня.

Гарри Мюйр, декан факультета графики Чикагского института искусств, который курировал мое восхождение по ступеням академической продвинутости, возвышался надо мной рыхлой, от несдержанности в диете, скалой.

Я молчал, в упор, но вполне дружелюбно, и даже с благодарностью разглядывая вечно угрюмое лицо этого, в общем-то, вполне порядочного человека, который, по возможности, в самом деле, делал для своих студентов всё, что мог, и который свою готовность помогать старательно прятал за маской прожженного пессимиста, которого не нужно было убеждать в том, какой стороной, из-за вечной черной людской неблагодарности, падает на дорогой ковер сандвич, густо намазанный маслом.

– Скажи мне, достаточную ли сумму тебе удалось собрать на твоем банковском счету, чтобы оплатить счет за обучении в институте на следующий семестр?

– Боюсь, что нет.

– Это – хорошо.

Честно говоря, я так не считал, но возражать Гарри было бесполезно. К тому же противоречить в рамках этого разговора с ним было бы чистым безрассудством.