Пожалуй, кроме умения смачно выругаться, дать отпор обидчику, грозно сжимать кулаки, отец ничему меня не научил. Моему обучению в школе он и вовсе не придавал никакого значения. Знаниям и книгам он противопоставлял физическую силу. Может быть, потому что считал весь окружающий мир враждебным и агрессивным, он и растил не сына – молодого волчонка, способного этому миру противостоять. Ни слова не слышал я от него о любви, о сострадании, о дружбе. Только недоверие (или бдительность – это слово он тоже употреблял очень часто), только сила, только власть, по его мнению, могли помочь мне оставаться на плаву. Не знаю, удалось ли отцу в полной мере вырастить из меня волка, но некоторые его уроки я усвоил накрепко. По крайней мере, попадая в критические ситуации, когда важна быстрота реакции и сила, я неизменно вспоминаю его слова: «Ты всегда должен уметь постоять за себя. На удар отвечай ударом, не раздумывая. И твой удар всегда должен быть сильнее».
Свою философию отец, случалось, подкреплял и историческими примерами. Так, я помню, в какой ужас поверг меня его рассказ о том, что в Древней Спарте физически слабых мальчиков сбрасывали со скалы. «И правильно делали! – рокотал отец. – Обществу не нужны слабаки, от них никакой пользы, одно нытье!» Рассказывал он мне это в один из дней, когда его воспитательный порыв был нацелен на мое физическое развитие. Был выходной, и отец заставил меня, вместо прогулки с друзьями, два часа поднимать гантели и отжиматься от пола. Не имея привычки к постоянным тренировкам, я, конечно, выдохся через полчаса усиленных упражнений под его руководством. Отец назвал меня слабаком и рассказал, что сделали бы со мной в Древней Спарте. Я до сих пор помню, как в моих глазах стояли слезы, как дрожали колени и ныли руки, но отец был непреклонен, и мне пришлось заниматься до тех пор, пока ему самому не надоело надо мной измываться. На следующий день я был не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой – все мышцы ныли. Но пожаловаться на свое самочувствие отцу я не посмел – ведь тогда он бы опять посчитал меня хлюпиком.
Жаль, что я в те времена не знал истории, и не смог ответить отцу. Ведь, рассказывая мне о жестоких законах Спарты, он умолчал о том, отчего она погибла. А, как известно, погибла она именно оттого, что, признавая лишь диктатуру силы и уничтожая более слабых, но, возможно, более совершенных духом своих граждан, истребила интеллект, дух, который не менее важен для страны, чем сила. Она погибла, потому что не смогла гармонично развивать и то, и другое. Неразумно полагаться лишь на грубую силу, поскольку на любой, самый крепкий кулак, найдется кулак покрепче, а на любое самое мощное оружие – оружие, его превосходящее. И когда сила сталкивается с равной силой, побеждает тот, чей дух совершеннее.
Тогда, сквозь слезы слушая рубленые и обидные фразы отца, я этого не знал. Да если бы даже и знал – разве посмел бы спорить?
Внимание отца ко мне проявлялось редко, поэтому всегда в такие моменты я слушал его, раскрыв рот, каждое его суждение принимая, как истину в последней инстанции. Он чувствовал это, и всякий раз, когда бывал в благодушном настроении, рассказывал мне разнообразные поучительные истории, суть которых всегда сводилась к одному и тому же – никого не бояться, никому не верить, всегда быть сильнее противника. Зная, что я очень боюсь оставаться дома один, он часто специально, под разными предлогами, запирал меня в квартире на несколько часов. Я сидел в углу и плакал от страха. Возвращаясь, он видел мое заплаканное лицо, хмурился и говорил: «Да… Жаль, что ты у меня такой трус. Вот я знаю одного отличного мальчишку, его тоже оставили дома одного, и как раз в это время в квартиру полезли воры. И что, ты думаешь, он сделал? Сидел и хныкал, как ты? Нет! Этот славный мальчуган сумел выскользнуть из квартиры, запереть в ней грабителей, вызвал милицию и задержал преступников! Ты думаешь, ему было не страшно? Он сумел пересилить свой испуг, и, несмотря на свой возраст, оказался настоящим мужчиной!». Тут отец делал эффектную паузу, пристально смотрел на меня и, словно размышляя вслух, говорил: «Может, если вас познакомить, ты станешь посмелее? Хотя, нет. Вряд ли тот смелый мальчик захочет водиться с таким трусом, как ты».
Когда отец говорил подобные вещи, мне было мучительно стыдно и обидно, хотелось сейчас же, немедленно, доказать ему, что я тоже смелый и сильный. А больше всего я завидовал тому неизвестному мальчику, который задержал воров. Глупо, конечно… Отец не был особенно изобретателен, и его истории часто повторялись. Кроме этой, большой популярностью пользовалась история про мальчика, который сбросил на головы своих обидчиков тяжелый камень, а потом вызвал милицию, и милиция его долго хвалила; про мальчика, который поздним вечером не побоялся пойти в магазин, по дороге задержал очередных преступников, и получил медаль за храбрость, и так далее. Все эти истории заканчивались одинаково – смелый хороший мальчик всегда (средства и способы не имели значения) побеждал, его хвалила милиция, иногда награждала и, конечно, всякий раз отец сокрушался, что, наверное, ни один из этих героев не захочет дружить с его слабохарактерным сыном.
Даже когда я догадался, что все эти истории не что иное, как пустые выдумки, во мне по-прежнему оставалось детское желание доказать отцу, что я ничем не хуже, чем герои его рассказов.
С тех пор прошло уже немало лет, отца давно нет в живых, но я до сих пор не знаю, благодарить его за те уроки, что он мне преподавал, или нет. Так или иначе, ему все же удалось научить меня главному: я умею постоять за себя, я никогда не боялся лихих людей, и всегда считал, что смогу их одолеть. Не силой, так хитростью.
Может быть, отцовское внимание, пусть и нечастое, стало для меня своего рода компенсацией за то, что мне пришлось ухаживать за остальными детьми в семье. Тем, кто появился на свет после меня, отец не уделял внимания вовсе. Наверное, оттого, что весь, и без того скудный, запас отцовской любви и участия достался мне, первенцу, остальные дети для него как будто не существовали. И зачем только мать их рожала? Ни в детстве, когда мне приходилось возиться со всей этой мелюзгой, ни теперь, став взрослым, я не смог найти ответа на этот вопрос. Может, повинуясь чисто женскому расчету с помощью детей удержать отца? Но он, наоборот, с каждым новым младенцем, казалось, все больше и больше удалялся и от нее, и от нас. Или срабатывал заложенный в генах инстинкт к продолжению рода и, исполняя это свое жизненное предназначение, она имела возможность самоутвердиться в собственных глазах? Или просто не смогла реализоваться ни в одном деле, и именно деторождение стало единственным ее призванием, с которым она успешно справлялась? Зачем?.. Не для того же только, чтобы вызвать удивление – порой восхищенное, а чаще – осуждающее – окружающих? Я никак не мог понять ее неудержимое стремление разводить детский сад, тем более что денег на его содержание в семье никогда не было, да и служебное положение отца все время висело на волоске. Словом, средств в семье было с гулькин нос, зато дети появлялись с завидным постоянством. Наверное, отца, который вынужден был постоянно ломать голову, как заработать на эту ораву, потребности которой росли с каждым годом, именно эта бездумная плодовитость жены и раздражала, в конце концов, обернувшись для нас – отсутствием отцовской любви, а для нее – охлаждением мужа.
В семье, где нет взаимопонимания между родителями, не складывается и настоящего братства и единения между детьми. Сколько ни уверяла меня мать, что в будущем эти малыши, которых я вынужден выгуливать на детской горке вместо того, чтобы погонять со сверстниками в хоккей, станут для меня поддержкой и опорой, ничего, кроме раздражения и некоторой опаски по отношению к ним, я не чувствовал.
К примеру, средний мой брат, Андрей, рос бесхарактерным слизняком. Внешне он всегда был послушным, тихим, спокойным ребенком, но мне в его поведении всегда чудился какой-то подвох. С самого детства он был, как говорится, себе на уме. Преследуя какие-то, только ему ведомые, цели, он изображал из себя верного поклонника старшего брата, при этом никогда не упуская случая исподволь, незаметно, устраивать мне неприятности. То, будто бы под давлением родителей, рассказывал им о моих проступках (ох, как сурово меня наказывал за них отец!), а потом прибегал ко мне и, заливаясь слезами, просил простить за невольное предательство. То сваливал на младших свою вину, опасаясь наказания. Да много чего было – всего не упомнишь! При этом умел так извернуться, так представить ситуацию, что получалось, будто он – самый примерный и положительный мальчик, а вот все остальные – просто исчадия ада. Конечно, подобными уловками в детстве грешат почти все, но было в Андрее и что-то еще. Что-то, что не позволяло мне никогда полностью ему довериться. Его мнимое спокойствие и наигранная покорность напоминали мне спокойствие хладнокровного убийцы из какого-нибудь зарубежного боевика, который, ничуть не изменившись в лице, с милой улыбкой может перерезать своей жертве горло, а потом расчетливо и вдумчиво уничтожить все улики. Я на уровне подсознания, каким-то шестым чувством понимал: не стоит подставлять брату спину – неизвестно, чем может обернуться такое легкомыслие, что придет ему в голову. Часто я ловил себя на том, что, отвернувшись от брата во время игры, боюсь повернуться обратно. Боюсь, потому что вместо дружелюбной и подобострастной улыбки могу увидеть мстительную гримасу (как было однажды) …
