В ту пору, когда я был нерадивым студентом, мне довелось слышать в Техническом университете лекции профессора Хёллерера. Своим пронзительным птичьим голосом он приводил в восторг битком набитую аудиторию. Речь шла о Клейсте, Граббе, Бюхнере, то есть о гонимых гениях. Одна из лекций называлась «Между классикой и модерном». Мне нравилось бывать в подвальчике «Вайцкеллер» среди молодых литераторов и еще более молодых представительниц книжной торговли, где читались, обсуждались, а иногда и раскритиковывались в пух и прах еще не дописанные произведения. Однажды я даже записался на курсы, которые проводились на Кармерштрассе по американскому образцу под названием creative writing. Здесь занималась добрая дюжина подающих надежды талантов. По мнению одного из преподавателей, предложившего нам, неофитам, тему «телефона доверия» для эпического наброска, моих дарований было явно недостаточно. Их, дескать, хватило бы разве что на бульварный роман. Теперь же он внезапно извлек меня из забытья: мол, биография моей никудышной персоны довольно уникальна, но вместе с тем характерна, а потому заслуживает литературного повествования.
Некоторых из тогдашних талантов уже нет в живых. Двое-трое добились известности. Мой бывший преподаватель, похоже, исписался, иначе не подрядил бы меня на работу и не стал бы моим Заказчиком. Однако мне надоело продвигаться по траектории краба. Слишком канительно, сказал я Заказчику, овчинка выделки не стоит. Оба психи, что один, что другой. Один возомнил себя героем, который жертвует собой, чтобы дать своему народу пример мужественного сопротивления. Может, то убийство изменило для евреев что-нибудь к лучшему? Наоборот! Террор был узаконен. А через два с половиной года, когда еврей Гершель Грюншпан застрелил в Париже дипломата Эрнста фом Рата, ответом на это стала Хрустальная ночь. Или что, позвольте спросить, приобрели благодаря Мученику нацисты? Разве что появилось имя для нового лайнера.
Но вот я вновь иду по следу. Правда, не потому, что на меня давит Старик, скорее потому, что меня никогда не переставала допекать мать. Еще в Шверине, когда по случаю какого-нибудь торжества я надевал пионерский галстук или синюю блузу, она вечно зудила: «Море-то было студеное, все детки погибли. Написать ты про это должен. Ты ведь, раз по счастью выжил, у нас в долгу. А я тебе потом все расскажу, до самой малости расскажу, чтобы ты записал...»
Только я не хотел. Да и никто не хотел об этом слышать, ни здесь, на Западе, ни тем более на Востоке. «Вильгельм Густлофф» и проклятая история этого корабля сделались на десятилетия, так сказать, общегерманским табу. Но мать не переставала допекать меня, посылая с курьерами свои «малявы». Когда, бросив учебу и идеологически сильно накренившись вправо, я пошел работать на концерн Шпрингера, она написала мне: «Шпрингер-то реваншист. Вступается за нас, беженцев. Он наверняка захочет пропечатать такую историю. Каждый день будет в газете продолжение, из недели в неделю...»
И позднее, когда «taz» и прочие левые загибы стали действовать мне на нервы, тетя Йенни, залучив меня на спаржу с молодой картошкой в ресторан «Хабель» на площади Розенэк и дождавшись десерта, знакомила с очередной материнской весточкой, приговаривая: «Моя дорогая подруга Тулла продолжает возлагать на тебя большие надежды. Она просила передать тебе, что твоим сыновним долгом остается поведать наконец всему миру...»
Но я хранил молчание. Не поддавался давлению. На протяжении всех тех лет, когда я в качестве внештатного журналиста публиковал длинные статьи для экологических журналов, например о биодинамическом овощеводстве, о гибели немецкого леса, или исповедовался на тему «Аушвиц не должен повториться», мне удалось не затрагивать обстоятельств моего рождения, пока в конце января 1996 года я не наткнулся в Сети сначала на праворадикальный сервер «Stormfront», потом обнаружил некоторые сведения о Густлоффе, после чего познакомился с сайтом www.blutzeuge.de, посвященным Мученику и принадлежавшим «Соратничеству Шверин».
Делал для себя первые заметки. Удивлялся. Поражался. Решил выяснить, почему этой провинциальной личности оказалось достаточно четырех смертельных выстрелов в Давосе, чтобы привлечь к себе внимание нынешних интернетчиков. Кстати, сайт был скомпонован весьма умело. Фотомонтаж шверинских достопримечательностей. Между фотографиями ненавязчивые вопросы: «Хотите узнать о Мученике больше? Мы вышлем вам электронной почтой подробности его биографии».
Мы? Соратничество? Готов биться об заклад, что в Сети исполнялся сольный номер. Некий одиночка пытался взрастить на коричневом дерьме новые побеги. Работал он с выдумкой, а то, что сообщал, например, об организации «Сила через радость», было очень даже неглупо. Фотографии счастливых пассажиров, совершающих морской круиз. Купание на пляжах Рюгена.
Разумеется, мать об этом не знала. Кстати, она всегда называла организацию «Сила через радость» просто «Эс-Че-Эр». Десятилетней девчонкой она видела в кинотеатре Лангфура еженедельные выпуски киноновостей, среди прочего и первое плавание лайнера СЧР. Кроме того, отец и мать Покрифке (он – поскольку был рабочим и членом партии; она – поскольку состояла в национал-социалистической организации женщин) летом 1939 года очутились на борту «Вильгельма Густлоффа». Небольшая группа из Данцига, который тогда был еще вольным городом, получила, так сказать, спецразрешение для зарубежных немцев на участие в круизе. Целью круиза, состоявшегося в середине августа, были норвежские фьорды, хотя было уже поздновато для того, чтобы еще и полюбоваться белыми ночами.
По воскресеньям, когда я был маленьким, мать в очередной раз заводила разговор на бесконечную тему о морской катастрофе; с ностальгией о Лангфуре она вспоминала, как восторгался папа норвежской фольклорной группой, ее национальными костюмами и танцами, которые исполнялись на солнечной палубе лайнера СЧР. «А мама-то все восхищалась бассейном, который весь был выложен разноцветным кафелем и мозаикой; его потом осушили, чтобы разместить там девушек из вспомогательного флотского батальона, тесно им было, а русский стрельнул прямо туда своей второй торпедой и превратил их в месиво...»
