Даже командование лайнера думало только о себе. Рассказывают, как офицер высокого ранга вывел свою жену из каюты на кормовую верхнюю палубу и стал освобождать ото льда крепления мотобота, который использовался во времена СЧР для морских прогулок. Когда ему удалось выдвинуть шлюпобалку, случилось чудо – заработала электролебедка. При спуске вниз запертые за бронированным стеклом прогулочной палубы женщины и дети увидели практически пустой бот, а спускавшаяся пара на миг разглядела за стеклом эту человеческую массу. Они могли бы помахать друг другу руками. А вот то, что творилось внутри корабля, осталось незримым и потому невыразимым.
Знаю лишь, как спасли мать. «Только громыхнуло в последний раз, у меня начались схватки...» Когда ребенком я слышал ее рассказ, мне казалось, будто речь идет о некоем приключении. «Тогда дядя врач сделал мне укол...» Уколов она боялась, «зато схватки сразу прекратились...»
Видимо, это был доктор Рихтер; старшая медсестра родильного отделения помогла ему провести двух молодых матерей с младенцами по скользкой солнечной палубе, после чего всех троих женщин посадили в спасательную шлюпку, которая уже висела на шлюпобалке. Еще одну беременную женщину, а также женщину, у которой недавно произошел выкидыш, он сумел позднее разместить на одной из последних шлюпок – на сей раз уже без помощи сестры Хельги.
По словам матери, крен вскоре усилился настолько, что тридцатимиллиметровую кормовую зенитку вырвало из гнезда и она рухнула за борт, раскрошив вдребезги уже спущенную на воду шлюпку, битком набитую людьми. «Совсем рядом упала. Повезло нам...»
Итак, я покинул тонущий лайнер в материнской утробе. Наша шлюпка отвалила от него и, лавируя между плавающими живыми людьми и трупами, отошла на некоторое расстояние от кренящегося корабля, о котором – пока не поздно – мне хотелось бы поведать еще одну-другую историю. Например, о любимом всеми судовом парикмахере, собиравшем на протяжении нескольких лет все более редкие серебряные пятимарочные монеты. С этим кошелем на брючном поясе он и прыгнул в море, серебреники тут же потянули на дно... Но нет, рассказывать мне не дают...
Мне советуют быть более лаконичным, точнее, мой Заказчик настаивает на этом. Поскольку, дескать, у меня все равно нет слов для тысяч смертей в недрах корабля и в ледяных волнах, для немецкого реквиема, для этой морской «пляски смерти», то следует изъясняться менее многословно, а лучше сразу перейти к делу. Он имеет в виду мое появление на свет.
Но пока этот момент еще не наступил. Люди в той шлюпке, где сидела мать без родителей и без каких-либо вещей, но зато с приостановленными схватками, могли видеть на все большем удалении при каждом взлете волны накренившийся и тонущий лайнер. Судно сопровождения также держалось из-за сильного шторма несколько в стороне, обшаривая прожекторами палубные надстройки, застекленную прогулочную палубу, накренившуюся солнечную палубу, поэтому со спасательной шлюпки было видно, как люди по отдельности или целыми гроздьями падали за борт. А поблизости мать и остальные, все, кто хотел это видеть, могли увидеть, как плавают спасательные жилеты, иногда в них барахтались живые люди, которые кричали пронзительно или уже ослабевшими голосами, умоляя взять их в шлюпку, а среди них качались уже мертвые, похожие на уснувших. Ужаснее всего, по словам матери, был вид мертвых детей: «Все они падали с корабля головками вниз. Так они и застряли в своих громоздких жилетах ножками вверх...»
Позднее, когда ученики бригады столяров или очередной сожитель матери спрашивали ее, отчего у нее, совсем еще молодой женщины, так побелели волосы, она отвечала: «Это произошло, когда я деток увидела, как они вниз головками плавали...»
Возможно, только тогда или именно тогда она испытала настоящий шок. В мои ранние детские годы, когда матери было всего лет двадцать, ее короткие белые волосы служили ей чем-то вроде трофея. Всякий раз, когда о них заходил разговор, она затрагивала тему, запрещенную в рабоче-крестьянской стране: «Вильгельм Густлофф» и его гибель. Порой как бы мимоходом и осторожно она упоминала и советскую подлодку с тремя торпедами, причем в этих случаях мать выражалась несколько выспренне, называя командира С-13 и его экипаж «героями советского флота, с которыми наших трудящихся связывает нерушимая дружба».
В то время, когда, по словам матери, ее волосы внезапно побелели – это было примерно через полчаса после торпедных попаданий, – экипаж ушедшей на глубину подлодки замер, ожидая глубинных бомб, однако атаки не последовало. Не приближались шумы корабельных винтов. Не было ничего, что напоминает обычные драматические сцены в фильмах про подводников. Только акустик Шнапцев, обязанный с помощью наушников регистрировать все внешние шумы, слышал звуки, доносившиеся из корабельных недр: скрежет, с которым блоки двигателей вылезали из креплений, треск, с которым после короткого скрипа рушились под напором воды переборки, а также другие звуки, плохо поддающиеся идентификации. Все это он вполголоса докладывал командиру.
Тем временем была обезврежена посвященная Сталину торпеда, застрявшая во втором пусковом аппарате, на подлодке в соответствии с приказом командира воцарилась тишина, поэтому акустик смог уловить помимо звуков, доносившихся из гибнущего и безымянного для него корабля, отдаленный шум винта – это медленно двигалось судно сопровождения. Отсюда опасности ждать не приходилось. Человеческих голосов акустик не различал.
Это был миноносец, который на малых оборотах удерживал позицию, подбирая из воды спасательными стропами, укрепленными на леерных ограждениях, живых и мертвых. Единственный маленький катер обледенел, к тому же у него не заводился мотор, поэтому им нельзя было воспользоваться для спасательных работ. Вся надежда оставалась только на стропы. Таким образом на борт подняли около двух сотен уцелевших.
Когда в свете поисковых прожекторов миноносца «Лёве» появились первые спасательные шлюпки, с трудом сумевшие отойти от накренившегося и тонущего лайнера, оказалось, что из-за высокой волны им очень трудно пришвартоваться к миноносцу. Мать, сидевшая в одной из таких шлюпок, рассказывала: «Иногда волна подымала нас так высоко, что с гребня мы смотрели вниз на „Лёве“, а затем мы падали в провал, и тогда „Лёве“ взлетал над нами...»
