– «Все другие преступления, совершенные лицом или лицами на флоте, не упомянутые в настоящем документе…»

Буш вспомнил эту статью. С ее помощью офицер может добить подчиненного, у которого хватило ума не подпасть под действие предыдущих статей.

Капитан прочел последние мрачные слова и оторвал взгляд от страницы. Словно наводимая пушка, двинулся из стороны в сторону длинный нос, указывая на каждого офицера по очереди; небритое лицо выражало злобное торжество. Казалось, читая эти статьи, капитан на время победил страх. Он расправил грудь и даже встал на цыпочки, готовясь произнести заключительные слова.

– Вы должны знать, что все эти статьи относятся к моим офицерам точно так же, как и ко всем остальным.

Буш не поверил своим ушам. Невероятно, чтобы капитан говорил команде такие слова. Невозможно представить более губительную для дисциплины речь. Дальше капитан продолжал, как обычно:

– Приступайте, мистер Бакленд.

– Есть, сэр. – Бакленд выступил вперед, цепляясь за привычный ход дела. – Шляпы надеть!

Церемониал закончен; офицеры и матросы покрыли головы.

– Дивизионные офицеры, прикажите дивизионам разойтись!

Оркестр морской пехоты ждал этого мгновения. Тамбур-сержант взмахнул палочкой, и барабаны гулко зарокотали. Пронзительно и мелодично засвистели дудки. «Ирландская прачка» – отрывистая и бодрая. Щелк-щелк – морские пехотинцы взяли ружья на плечо. По приказу своего командира, Уайтинга, красные ряды пехотинцев двинулись в обе стороны по шканцам. Капитан Сойер смотрел, как течет нормальная корабельная жизнь. Теперь он заговорил громче:

– Мистер Бакленд!

– Сэр!

Капитан поднялся на две ступеньки по шканцевому трапу, так что всем его было видно, и заговорил нарочито громко, чтобы слышало как можно больше народу.

– Сегодня каболкино воскресенье.

– Есть, сэр.

– И двойная порция рома моим славным ребятам.

– Есть, сэр.

Бакленд изо всех сил пытался скрыть недовольство. Вместе с предыдущими словами капитана это было уже слишком. Каболкино воскресенье означает, что матросы проведут остаток дня в праздности. Двойной ром в таком случае почти наверняка вызовет ссоры и драки между матросами.

Буш, идущий по главной палубе в сторону кормы, отчетливо видел, как в команде, избалованной капитаном, нарастает беспорядок. Невозможно поддерживать дисциплину, когда капитан игнорирует любой неблагоприятный рапорт со стороны офицеров. Задиры и скандалисты оставались безнаказанными; хорошие матросы начали отлынивать от работы, а плохие сделались и вовсе неуправляемы. «Славные ребята», – сказал капитан. Матросы прекрасно знают, как вели себя последнюю неделю. Раз капитан после этого назвал их «славными ребятами», в следующую неделю они будут вести себя еще хуже. Кроме того, все матросы прекрасно видели, как капитан обращается с лейтенантами, как грубо им выговаривает, как жестоко их наказывает. Пословица гласит: «что сегодня в кают-компании на жаркое, завтра будет нижней палубе на похлебку» – все, происходящее на шканцах, в искаженном виде обсуждается на баке. Трудно ожидать, что матросы станут подчиняться офицерам, которых откровенно презирает капитан. Буш, поднимавшийся на шканцы, был обеспокоен.

Капитан ушел к себе. Бакленд и Робертс стояли возле коечных сеток. Они были погружены в разговор, и Буш присоединился к ним.

– Эти статьи относятся к моим офицерам, – сказал Бакленд, когда он подошел.

– Каболкино воскресенье и двойной ром, – добавил Робертс. – Все для этих славных ребят.

Прежде чем продолжить, Бакленд украдкой огляделся. Жалко было видеть, как первый лейтенант линейного корабля озирается, боясь, что его подслушают. Но Хорнблауэр и Уэллард стояли по другую сторону штурвала. На полуюте штурман вел занятия по навигации: мичманы с секстанами проводили полуденные наблюдения.

– Он сумасшедший, – сказал Бакленд так тихо, как позволял северо-восточный ветер.

– Мы все это знаем, – ответил Робертс.

Буш ничего не сказал. Он не хотел себя компрометировать.

– Клайв пальцем не шевельнет, – сказал Бакленд. – Дурак набитый.

Клайв был судовым врачом.

– Вы его спрашивали? – поинтересовался Робертс.

– Пытался. Но он не скажет ни слова. Он боится.

– Ни с места, джентльмены, – вмешался резкий голос – хорошо знакомый голос капитана. Он раздавался на уровне палубы у самых их ног. Все три офицера вздрогнули от изумления.

– Налицо все признаки вины! – гремел голос. – Вы свидетель, мистер Хоббс.

Офицеры оглянулись. Световой люк капитанской каюты был приоткрыт, и капитан глядел на них в щелку; видны были только его нос и глаза. Росту он был высокого и, став на что-нибудь, на книги или на скамеечку, сумел заглянуть за комингс светового люка. Замерев, офицеры ждали. Еще одна пара глаз выглянула из светового люка. Они принадлежали Хоббсу, исполняющему обязанности артиллериста.

– Ждите, пока я подойду к вам, джентльмены. – После слова «джентльмены» капитан фыркнул. – Очень хорошо, мистер Хоббс.

Оба лица исчезли из светового люка. Офицеры едва успели обменяться отчаянными взглядами, как капитан уже поднялся по трапу.

– Я полагаю, это мятежная сходка, – сказал капитан.

– Нет, сэр, – отвечал Бакленд. Все, кроме категорического отрицания, было бы признанием вины – вины, способной затянуть веревки на их шеях.

– Вы лжете мне на моих же шканцах! – заорал капитан. – Я был прав, когда подозревал своих офицеров. Они интригуют. Шепчутся. Сговариваются. Замышляют мятеж. А теперь проявляют ко мне величайшее неуважение. Я сделаю все, чтобы вы об этом пожалели, мистер Бакленд.

– Я не хотел вас обидеть, сэр, – запротестовал Бакленд.

– Вы лжете мне прямо в лицо! А вы двое подстрекали его! Вы ему поддакивали! До сих пор я был о вас лучшего мнения, мистер Буш.

Буш решил, что разумнее не отвечать.

– Молчаливая наглость, да? – продолжал капитан. – Тем не менее вы не прочь посудачить, когда думаете, что я вас не вижу.

Капитан пристальным взглядом обвел шканцы.

– А вы, мистер Хорнблауэр, – произнес он, – не сочли нужным доложить мне об этой сходке. Тоже мне вахтенный офицер! Конечно, и мистер Уэллард здесь. Этого следовало ожидать. Боюсь, мистер Уэллард, у вас будут неприятности из-за этих джентльменов. Плоховато вы следили, чтобы их никто не заметил. Вы в очень неприятном положении, мистер Уэллард. У вас нет на этом корабле ни единого друга, кроме дочки артиллериста, которую вам вскоре предстоит целовать.

Капитан высился над шканцами, его взгляд был устремлен на несчастного Уэлларда, который заметно съежился под этим взглядом. Целовать дочку артиллериста означало быть битым на пушке.

– Но у меня будет вдоволь времени разобраться с вами мистер Уэллард. Сперва лейтенанты, как требует их высокий чин.

Капитан оглядел лейтенантов. Страх и торжество поочередно сменялись на его лице.

– Мистер Хорнблауэр уже несет двухвахтное дежурство, – сказал он. – Вследствие этого вы наслаждались бездельем, а леность, как известно, мать всех пороков. Мистер Бакленд не стоит на вахте. Могущественный и честолюбивый первый лейтенант…

– Сэр… – начал Бакленд и тут же прикусил язык. Слово «честолюбивый», без сомнения, означало, что он помышлял захватить власть на корабле, однако трибунал не усмотрит такого смысла. Само собой, каждый офицер честолюбив, и сказать ему это – не оскорбление.

– Сэр! – передразнил капитан. – Сэр! Так у вас хватает ума или хитрости придерживать язык. Но вы не уйдете от расплаты за ваши дела. Мистер Хорнблауэр может оставаться на двухвахтном дежурстве. Но эти два джентльмена будут докладываться вам при каждой смене вахт, а также в две, в четыре и в шесть склянок каждой вахты. Докладывая, они должны быть одеты по форме, а вы должны выслушивать их полностью проснувшимся. Ясно?

Все трое от изумления лишились дара речи.

– Отвечайте!

– Есть, сэр, – вымолвил Бакленд.

– Есть, сэр, – сказали Робертс и Буш, когда капитан посмотрел на них.