Командующий тендером лейтенант смотрел на него с кормы.

– Я попрошу вас направиться к бригу, сэр, – сказал Хорнблауэр. Лейтенант скомандовал тендеру развернуться. Хорнблауэр тем временем пробирался на корму.

К приятному изумлению он не встретил ухмылок или плохо скрываемой насмешки. Высаживаться на маленькую шлюпку с большого фрегата непросто даже в спокойном море – возможно, каждый из команды хоть раз да летал головой вперед, а не в традициях флота (как понимали эти традиции на «Неустанном») смеяться над теми, кто старается по мере сил.

– Вы принимаете бриг? – спросил лейтенант.

– Да, сэр. Капитан велел мне взять четырех ваших матросов.

– Тогда вам лучше взять марсовых, – произнес лейтенант, оглядывая такелаж[43] брига. Фор-марса-рей опасно накренился, а кливер-фал ослаб настолько, что парус громко хлопал на ветру. – Вы знаете, кого взять, или мне для вас выбрать?

– Буду премного обязан, сэр.

Лейтенант выкрикнул четыре имени, четыре человека откликнулись.

– Не давайте им спиртного, и все будет в порядке, – сказал лейтенант. – Следите за французской командой. Если провороните, не успеете глазом моргнуть, как они захватят судно, и вы окажетесь во французской тюрьме.

– Есть, сэр, – сказал Хорнблауэр.

Тендер качался рядом с бригом, вода пенилась между двумя судами. Татуированный моряк быстро поторговался с соседом по банке и сунул в карман пачку табаку – подобно Хорнблауэру, матросы оставляли свои пожитки на корабле. Он прыгнул на грот-руслень, за ним другой. Они остановились и поджидали, пока Хорнблауэр проберется по качающейся шлюпке. Он задержался на передней банке, осторожно балансируя. Грот-руслень брига был куда ниже бизань-русленя «Неустанного», но в этот раз надо было прыгать вверх. Один из матросов поддержал Хорнблауэра под руку.

– Подождите, сэр, – сказал он. – Приготовьтесь. Теперь прыгайте, сэр.

Хорнблауэр, подобравшись как лягушка, бросил свое тело на грот-руслень, ухватился руками за ванты, но ноги скользнули, бриг накренился, и он очутился по пояс в воде, выпуская из рук ванты. Тут поджидавшие его матросы ухватили его под мышки и втащили на борт. Два другие матроса последовали за ним. Хорнблауэр повел свою команду по палубе.

Первый же человек, которого он увидел, сидел на крышке люка, запрокинув голову и припав губами к бутылке, чье донышко указывало вертикально вверх. Вокруг люка сгрудилось еще несколько человек, бутылок тоже было несколько: одна переходила из рук в руки. Когда Хорнблауэр подходил, корабль накренился, и пустая бутылка прокатилась мимо его ног в шпигат.[44] Еще один француз, с развевающимися белесыми волосами, встал для приветствия, постоял немного, собираясь с духом, словно тщился сообщить что-то чрезвычайно важное и никак не находил нужных слов.

– Годдэм инглиш, – выдавал он наконец и, удовольствовавшись сказанным, плюхнулся на крышку люка, потом повалился плашмя и пристроился спать, уронив голову на руки.

– Они неплохо провели время, сэр, клянусь Богом, – произнес матрос рядом с Хорнблауэром.

– Нам бы так, – сказал другой.

Рядом с крышкой люка стоял ящик, на четверть заполненный тщательно запечатанными бутылками. Матрос вынул одну и принялся с любопытством разглядывать. Хорнблауэру не надо было вспоминать предупреждение лейтенанта – за короткое пребывание в вербовочном отряде он сам имел возможность наблюдать склонность британских моряков к пьянству. Если позволить, через час его отряд будет пьянее французов. Хорнблауэру представилась жуткая картина: он с покалеченным судном и пьяной командой дрейфует в Бискайском заливе.

– Ну-ка поставь, – сказал он. От волнения его семнадцатилетний голос дал петуха, как у четырнадцатилетнего, и матрос заколебался, держа бутылку в руках.

– Поставь ее, слышал? – произнес Хорнблауэр в отчаянии. Это его первое независимое командование: необычные условия и возбуждение подстегнули его живой темперамент, в то же время рассудок подсказывал, что если не послушаются сейчас, не будут слушаться и дальше. Пистолет был у него за поясом, и он положил руку на рукоять. Сомнительно, чтобы он его вытащил и выстрелил (даже если бы порох не намок, как горько подумал он, вспоминая об этом позже), но матрос, с сожалением взглянув на бутылку, поставил ее на место. Инцидент исчерпан, надо действовать дальше.

– Отведите их на бак,[45] – приказал он, – и заприте в носовой каюте.

– Есть, сэр.

Почти все французы могли идти, их погнали перед собой, но четырех пришлось тащить за шиворот.

– Вставать, мусыо, – сказал один из матросов. – Сюда ходить.

Он, очевидно, полагал, что так иностранцам будет понятнее. Приветствовавший их француз проснулся, и, поняв, что его тащат на бак, вырвался и повернулся к Хорнблауэру.

– Я есть офицер, – он указал на себя. – Я с ними не ходить.

– Уберите его! – сказал Хорнблауэр. Не хватало ему только спорить о пустяках.

Он подтащил ящик к борту корабля и выбросил бутылки в море. Видимо, это было какое-то особое вино, и французы решили его выпить, чтоб не досталось англичанам. Хорнблауэру это было безразлично: британский моряк может напиться как казенным ромом, так и марочным кларетом. Он закончил раньше, чем последний француз скрылся в носовой каюте; осталось еще время оглядеться. Он осматривал разрушения, причиненные выстрелом, но свист ветра и непрерывное хлопанье кливера мешали думать спокойно. Все паруса повисли, бриг подпрыгивал, наклоняясь кормой, пока оставленный без присмотра руль не разворачивал его, тогда он терял ветер и резко останавливался, как заартачившаяся лошадь. Математический ум Хорнблауэра приобрел уже немалый опыт по балансу косых парусов на хорошо управляемом судне. Здесь равновесие было нарушено, и Хорнблауэр принялся за задачу о приложении сил к плоской поверхности.

Тут вернулись его матросы. Одно, по крайней мере, было ясно: опасно нависший фор-марса-рей может в любой момент оторваться и натворить бед. Корабль надо правильно положить в дрейф, и Хорнблауэр уже догадывался, как это сделать. Он сформулировал команду как раз вовремя, чтобы никто не заметил его колебаний.

– Брасопить задние реи к левому борту,[46] – скомандовал он. – К брасам,[47] ребята.

Матросы послушались, Хорнблауэр бросился к рулю. Он несколько раз стоял у руля, осваивая морскую науку под руководством Пелью, но уверенности в себе так и не приобрел. Рукояти показались рукам совсем чужими – он на пробу робко повернул штурвал. Но все оказалось просто. С развернутыми задними реями бриг сразу пошел лучше, рукояти штурвала подсказывали чутким пальцам, корабль вновь стал логичной конструкцией. Мозг Хорнблауэра завершил решение задачи о действии руля одновременно с чувствами, решившими ее эмпирически. В этих условиях руль можно спокойно принайтовить.[48] Он опустил стропку на рукоять и отошел от руля. «Мари Галант» шла гладко.

Итак, моряки не усомнились в его компетентности, но, разглядывая перепутанный клубок на стеньге,[49] Хорнблауэр не имел ни малейшего представления, что с ним делать. Однако его подчиненные – опытные моряки, возможно, они десятки раз исправляли подобные повреждения. Первое (и единственное), что надо сделать, это довериться их опыту.

– Кто из вас самый бывалый моряк? – он старался говорить короче, чтобы не дрожал голос.

– Мэтьюз, сэр, – сказал кто-то наконец, указывая большим пальцем на татуированного матроса с косичкой, того самого, на которого Хорнблауэр свалился в тендере.

– Очень хорошо. Я назначаю вас старшиной, Мэтьюз. Приступайте сейчас же и уберите это безобразие на носу.