В избе хозяйка сначала споткнулась о загнутый кверху половик, потом запуталась ногами в задремавшем на нем коте и чуть не потеряла равновесие. Полосатый Окушок поднял голову и проводил ее недовольным взглядом.

Перед трельяжем на двух табуретах вплотную друг к другу младший и старший Парамоновы в четыре руки мастерили какую-то хитрую снасть. Рабочее место освещала настольная лампа.

Матвей молча проследил глазами за матерью, которая распахнула одну за другой дверцы серванта и сложила в сумку банку сгущенки, распечатанный пакет пряников и печенье в шоколадной глазури. Сверху еще насыпала горсть конфет. Когда она с сумкой исчезла в сенях, за трельяжем возобновилась работа, совершаемая мужчинами без единого звука.

Отворилась дверь детской, в зеркале на пороге комнаты нарисовалось Дашкино отражение. Она щелкнула выключателем и сощурила сонные глаза.

– Что вы тут как в катакомбе сидите?

– А чего, Даш, электричество жечь? Экономим, – ответил отец отражению.

Со щеткой в руке Дашка подошла к зеркалу и начала приводить в порядок спутанные после дневного сна волосы. В боковой створке трельяжа отражался бледный с веснушками профиль. Сестра у Матвея – тонкая, длинная, еще в том году выше мамы вытянулась. Когда надо было что-то сказать ей, младшему брату приходилось задирать голову. Про него самого говорили, что сын в отца пойдет. Не слишком высокий, может быть, но зато крепкий и костью широкий – самая лучшая комплекция для зимней рыбалки.

Открылась входная дверь. Снова вошла мама, вывалила на пол охапку замороженных поленьев и стянула со светлых, как у Дашки, волос мокрый от пота платок:

– Ген! Когда дров наколешь?!

– Завтра, – отозвался отец.

– С прошлого года «завтраками» кормишь!

Дашка у зеркала повернула голову:

– Что за шум был?

– Семеновские колядуют. Конфет дала, да еще кое-чего. Раньше хоть бабы-Катина пенсия была. А теперь? Алена говорит, что коз на продажу выставлять собирается. Бог знает только, купит ли кто, – она нагнулась за дровами.

– Нафига топишь? И так дышать нечем.

– На Рождество заливное буду варить.

Не спуская глаз с сестры, Матвей подобрал с трельяжа и начал наматывать на пухлый мизинец обрывок лески. Дашка закончила с прической и взялась за макияж.

– Куда навострилась на ночь глядя?

– В Тямшу. Дискач в школе, я же говорила.

Залаяли собаки. Мама подошла к окну и приотодвинула штору. За забором светила фарами машина.

– Это кто на такой?

– Танькин новый парень. Псковский, – ответила Дашка.

– В одиннадцать чтобы дома была!

Дашка, уже одетая, затормозила и обернулась у самых дверей только для того, чтобы состроить маме противную рожу.

Приходской священник отец Власий с рюмкой в руке поднялся со своего кресла во главе разложенного стола-книжки. Перед Парамоновыми он уже успел побывать у Христовичей, и был не то, чтобы пьяный, но, как говорится, тепленький.

– Ну, с Рождеством, православные! Да пребудет с нами Спаситель!

– С Рождеством!

– С Рождеством!

Над праздничным столом сдвинулись рюмки с янтарной, под коньяк, жидкостью.

Пост закончился, но из мясного на столе – только копченая колбаса, которую специально для Власия нарезала на тарелку с розами из сервиза Машкина свекровь Елизавета Ивановна. Остальное меню рыбное: жареная плотва, лещ, запеченные окуни, томленые в сметане ерши, мисочки заливного. На отдельном хрустальном блюде сложены ломтики судака в золотистом кляре. Бутыль самогона посреди скатерти с рюшами уже пуста на треть.

Следующий тост – за здоровье собравшихся, а после него – за мир с ближними и любовь. Самогон Валентины Ерофеевны славится на всю волость, так что даже тямшанские ездят затариться им в Малые Уды, хоть от Тямши километров до них больше, чем до города. Андрей Евстафьев выпил и закусил ложкой заливного из миски перед собой.

Дашка посидела час и ушла, только с Власием выглянула поздороваться. Зато Матвей был здесь. Вперед дяди племяш расправился со своим рыбным заливным, и теперь вяло ковырял плотву. По лицу было видно, что в него не лезет, но он не сдавался, как настоящий мужчина. На праздниках Матвей всегда со взрослыми сидел до конца, поесть любил и лимонада попить, за который Машка его ругала.

Зять Генка пил лимонад вместе с сыном. Его покойный отец, Матвеев дед, был единственный трезвенник в совхозе, и Генка такой же смолоду: не пил, не курил, зато и не общался ни с кем. Да ему самому, надо сказать, тоже никто не был нужен, кроме рыбы, пока семью не завел.

Телевизор без звука показывал новости. Елка, которую из-за уговоров Матюхи поставили за неделю до Нового года, сыпалась вовсю. Перед тем как накрывать стол, Машка подмела иголки, но на пол уже успели навалиться новые. На лысых ветках висели игрушки: сосульки, домик с сугробом на крыше, стеклянная болонка, шары синие, зеленые и лиловые с фосфорными снежинками и белой мишурой внутри, которые Андрей почему-то очень любил в детстве. С Машкой они поделили родительские игрушки поровну. И зря. Как Анька, его жена, уехала в город, он ни разу не поставил елку.

На Рождество к Парамоновым Андрей идти не собирался, сдался только после уговоров сестры, но даже пятидесятиградусный самогон не мог прошибить его тоски. В Новый год на городской квартире они много говорили с Анькой, и спать легли, только когда по телевизору закончился последний голубой огонек. Договорились начать всё сначала, но через день по телефону снова разругались в пух и прах. В следующий раз он позвонил только в сочельник. Разговор опять был на повышенных и кончился тем, что Анька предложила законным образом оформить их с Андреем отношения, а точнее отсутствие таковых. Еще потребовала вернуть деньги за машину, которую они покупали вместе, а кредит платила она одна. Когда сегодня с утра Андрей позвонил поздравить ее с Рождеством, она просто не взяла трубку.

Можно подумать, это он виноват, что клева нет. В советское время отец, бывало, с зимней рыбалки вернется, так ящик двумя руками не поднять, а теперь, сколько продашь в городе, настолько и машину заправишь. Да еще у Юрки никогда на бензин было не допроситься, сразу многодетного отца включал: то старшего, Пашку, в школу собирает, то двойняшки из зимней одежды выросли, то еще какая золотуха. А у Андрея, раз детей нет, то и деньги, выходит, ему не нужны!

– Ты не слыхал, Алена подала документы на пособие по утрате кормильца? – Спросил между делом отец Власий.

– Ездила в собес. Сказали, что пять лет надо ждать, – сказал Андрей. – Тогда, если не найдут, то умершим признают. Доплату еще какую-то выбить пытается.

– А ищут его?

– В интернете объявления развесили.

– Хоть бы с собаками приехали! – Возмутилась Елизавета Ивановна.

– Или дрон запустили над полем, – сказала сестра. От спиртного щеки у нее зарделись.

– Да будто в поле он! Следы обрываются посреди дороги, там же и колея от рефрижератора!

– Сколько я у вас служу, столько про этот рефрижератор сплетни ходят, – покачал головой отец Власий. – Не слушай, Андрюш, брось.

– Когда тело найдут, тогда и брошу.

– Как продажи рыбные? В праздники, небось, хорошо берут?

– Как обычно, – ответил Андрей и потянулся к самогону, не дожидаясь тоста.

Мария толкнула брата в бок:

– Хватит! Одну за другой хлещешь!

В ответ он с вызовом глянул на сестру, наполнил рюмку до самых краев, осушил ее и громко обратился к гостю:

– Вы, батюшка, в Ящеры третьего числа ходили. Не спрашивали про нашего Юрку?

– Да как же? Спросил, конечно. Но к ним еще второго полиция приезжала.

– И что?

– Да ничто, – пожал плечами святой отец.

– Форелькой-то не забыли угостить?

Теперь под скатертью Машка пнула его тапкой. Андрей сделал вид, что не заметил.

– Щуренка дали, – нехотя ответил Власий. – И второго для Валентины Ерофеевны.

– Ну ясно дело, судак, форель да хариус у них на продажу в город идут, а вам – что попроще. Хотя и щуки-то уже год я не видал. Только окунь, ерш, да плотва.