Поиски Бастера множество раз приводили меня на Джексон-стрит, а также в темные закоулки Лондона, Сан-Франциско, Лос-Анджелеса, Гарлема, Гринвич-Виллидж и еще десятков мест по всему земному шару. Я побывал в залитых пивом танцевальных клубах Северной Англии, где однажды выступали The Experience, и в сырых подвалах Сиэтла, где подросток Джими Хендрикс практиковался в игре на гитаре с соседскими мальчишками. Я был в пыльных архивах переписи населения и на кладбищах вроде Гринвуда, где наблюдал за тем, как лопата наконец попала в кирпичный надгробный памятник Люсиль Хендрикс, заросший землей на фут (примерно 30 см. – Прим. пер.). Когда земля упала с лопаты, место могилы матери Джими было найдено впервые за несколько десятилетий. Когда Леон, брат Джими, впервые увидел отметку, указывающую на место погребения матери, он зарыдал. Леон никогда не знал точного места захоронения.

В подвале была еще одна памятная вещь Джими Хендрикса, почему-то она стояла в углу среди других предметов, и обнаружить ее удалось бы только самым преданным фанатам. Это было зеркало размером два на четыре фута (где-то 0,6 х 1,2 м. – Прим. пер.), которое сделал Джими. Эл был не силен в датах, но Леон сказал, что брат создал его примерно в 1969 году. «Оно стояло в его квартире в Нью-Йорке, – вспоминал Леон. – Его отправили к отцу после смерти Джими». Внутри рамы находилось пятьдесят с лишним осколков, вставленных в глину ровно в том положении, в котором они остались бы в разбитом зеркале. Все осколки были направлены в центр, где находился невредимый круг размером с тарелку. «Это, – говорил Эл Хендрикс, доставая творение в духе Сальвадора Дали из шкафа, – «Комната, полная зеркал» Джими».

“Room Full of Mirrors” («Комната, полная зеркал») – название песни, которую Хендрикс начал писать в 1968 году. Он создал несколько набросков и записал пару дублей. Песня никогда не была официально выпущена при жизни Джими, но он собирался включить ее в свой четвертый студийный альбом. Эта песня дает понять, что Джими имел невероятное чувство самосознания и сверхъестественную способность выражать свои эмоции через музыку. В то время как публика на концертах Хендрикса шумно требовала его виртуозной игры на гитаре и хитов вроде “Purple Haze”, сам Джими больше тянулся к меланхоличным и задумчивым песням наподобие “Room Full of Mirrors” или исполнению блюзовых мелодий, на которых он вырос.

Песня “Room Full of Mirrors” рассказывает о человеке, который застрял в мире саморефлексии, настолько сильной, что она преследовала его даже во снах. Он смог спастись, лишь разбив все зеркала, и теперь, раненный осколками стекла, ищет «ангела», что подарит ему свободу. Помня о физическом воплощении этой идеи – разбитом зеркале, которое отец Джими держал в подвале, – нельзя не задуматься о том, насколько глубоким человеком был создатель этой песни, и не подумать о дне, когда Джими Хендрикс глядел на пятьдесят осколков собственного отражения в этом произведении искусства. «Всем, что я мог видеть, – пел он, – был я сам».

– Чарльз Р. Кросс

Сиэтл, Вашингтон

Апрель 2005

– Простите, парни, но я не могу вас обслужить. Правила, сами понимаете.

Эти слова сорвались с губ старого сварливого перечника за стойкой, чьи руки дрожали во время разговора. Сказав это, он тут же отвернулся и стал наливать пинту пива (около 0,57 л. – Прим. пер.) другому посетителю. Он бросил на них такой беглый взгляд, скорее окинул краем глаза, что двое мужчин, стоявших перед барной стойкой, понятия не имели, почему не могут выпить. Это было странно, потому что паб, в котором они оказались, был типичным английским пабом, готовым обслужить каждого: детей, пьяниц, что уже не держатся на ногах, сбежавших каторжников в кандалах. Главное, чтобы в руках у них был фунт стерлингов.

Одним из мужчин, которым отказали в обслуживании, был 21-летний Ноэль Реддинг, басист группы The Jimi Hendrix Experience. Ноэль родился в Фолкстоне, городе на юго-восточном побережье Великобритании, и провел всю свою жизнь в пабах среди раздраженных барменов. Ему никогда не отказывали при заказе напитка, разве что после закрытия. Но закрываться еще было рано, и Реддинг не мог понять, что заставило бармена так отреагировать. «Честно говоря, в какой-то момент я подумал, что этот малый ненавидит наш сингл “Hey Joe”», – вспоминал он годы спустя.

И у Ноэля, и у его компаньона, Джими Хендрикса, вокруг шей были обернуты фиолетовые шарфы, а на головах, подобно ореолу, громоздились кипы вьющихся волос. Ноэль носил ярко-фиолетовые расклешенные брюки, а Джими – обтягивающие штаны из винно-красного бархата. Еще Джими был одет в вычурную свободную блузу с пышными рукавами и оборками на груди, а поверх куртки был наброшен черный плащ. Так одевались лишь актеры исторических драм XVIII века и рок-звезды. Тем не менее и Ноэль, и Джими выглядели достаточно эпатажно в сотне других пабов, но их ни разу не выставляли за дверь. В Лондоне обычно было наоборот: как только их узнавали, с ними обращались как с особами королевских кровей, как с объектами обожания.

Великобритания определенно начинала влюбляться в Джими, которому в том году исполнилось двадцать четыре года. За шесть месяцев, что он прожил в Англии, он стал почетным гостем многих пабов, и даже любимый всеми Пол Маккартни однажды купил ему пинту пива. Джими наблюдал, как легендарные музыканты, которых он долгое время боготворил, – Эрик Клэптон, Пит Таунсенд и Брайан Джонс из The Rolling Stones – приняли его в свое ближайшее окружение не только как равного, но и как друга. Пресса трубила о нем как об одной из восходящих звезд рока, дав ему прозвища «Дикий человек с Борнео» и «Черный Элвис». Достать пинту пива между сетами, что они с Ноэлем сейчас и пытались сделать, было проблемно лишь тогда, когда их окружали многочисленные поклонники Джими. Как раз чтобы избежать толп фанатов, многие из которых считали Джими сексуально неотразимым, Ноэль и Джими остановили выбор на этом захолустном пабе. Они были в Ливерпуле, местные жители которого, естественно, славились своей верностью The Beatles, но все же отказ в обслуживании в заведении Великобритании оказался неожиданностью для восходящей суперзвезды. «Это был типичный английский паб, забитый работниками доков, владельцами магазинов и им подобными», – отмечал Ноэль.

Как позже рассказывал Джими, его первая мысль в тот день была о том, что его дискриминируют из-за цвета кожи. Как афроамериканец, живший на юге США, Джими прекрасно знал, каково это – когда тебе отказывают из-за расы. Он сталкивался с результатами всевозможных предрассудков: законами Джима Кроу[1], питьевыми фонтанчиками «только для белых» и прочими унижениями. Однажды в его доме в Нэшвилле разбили окна просто потому, что он был черным. Он провел три тяжелых года, выступая на площадках Chitlin’ Circuit[2], состоявших из дешевых забегаловок с музыкальными автоматами, ледников и баров, где ритм-н-блюз звучал в основном для афроамериканской публики. Чтобы попасть на эти концерты, странствующим чернокожим музыкантам приходилось заранее тщательно продумывать такие вещи, как поиск еды и использование туалета – элементарные удобства, в которых афроамериканцам было отказано в некоторых частях белых Штатов. Легенда соула Соломон Берк ездил в автобусном туре по Chitlin’ Circuit с Джими и вспоминал, как однажды группа остановилась у единственного ресторана в сельском городке. Зная по опыту, что это место не будет обслуживать афроамериканцев, за едой отправили белого басиста из группы сопровождения. До автобуса оставалось не больше десяти футов (примерно 3 м. – Прим. пер.), когда коробки с едой на вынос начали предательски выскальзывать из его рук. Джими выбежал, чтобы помочь. «Белые парни-управленцы увидели, кому на самом деле предназначалась еда», – вспоминал Берк. Вместе с Хендриксом он с ужасом наблюдал, как эти мужчины вышли из-за прилавка, размахивая топорами, словно оружием. «Они выхватили всю еду и бросили на землю, – рассказывал Берк. – Мы не сопротивлялись, потому что знали, что при желании они могли бы убить нас, ведь, вероятно, их защитил бы шериф».