Это было исполнено.

— И бросьте его за борт!

Стон приговоренного заглушили волны.

Из восьми пленников осталось четверо.

— Вот этот человек!.. — начал Тома, разглядывая того, чья была очередь умирать.

Он запнулся, повернул голову и посмотрел на Мэри Рэкэм.

— Ты, — снова заговорил он, обращаясь к ней, — ты что это там говорила давеча? Что нет хорошего пути, ведущего в Сиудад-Реаль?

Он повернулся на каблуках и смерил взглядом дрожавшего испанца, готового заговорить.

— Хорошего пути! — повторил Тома, — я сейчас узнаю, и даже три или четыре. Но этот человек, наверное, не знает ни одного!

За поясом Тома торчало два пистолета. Он схватил один из них и поднес его к лицу пленника.

— Путь… — заикнулся пленник, как будто уже заранее мертвый.

— Он не знает ни одного! — повторил Тома, спустив курок.

Мозг разлетелся брызгами.

— А этот человек, — начал Тома, подходя к тому, за которым стояли еще двое.

Это был мулат, полукастилец, полуиндеец. Он упал ниц.

— Senog capitan! — закричал он в отчаянии, — по те mateis! Yo os dire la verdad!17

— Ба! — сказал Тома, скрестив руки.

Он не на мулата смотрел, а на Мэри Рэкэм.

— Есть путь, путь верный, — утверждал мулат, все еще говоря по-испански, как будто всякий другой язык, кроме его собственного, даже жаргон флибустьеров, который понимают и на котором говорят по всей Америке, выскочил от ужаса из его памяти.

— Говорил я тебе? — повторил Тома, обращаясь к Мэри. — Говорил я тебе, что дорога есть?

— Этот путь идет вдоль западных гор. В двенадцати милях выше города Рио-Гренаде можно перейти вброд Перейдя с левого берега на правый, вы можете вернуться к Сиудад-Реалю степью, без малейшего препятствия.

— Конечно, этот путь, — сказал Тома, по-прежнему обращаясь к Мэри Рэкэм, — может таить засаду…

— Не думай этого, сеньор капитан! — закричал мулат. — Никакой засады! Я говорю тебе правду!..

— Но если бы оказалась засада, — продолжал Тома, то тем хуже было бы нашим трем проводникам, с которых я живьем сдеру кожу своим собственным ножом…

— Пусть будет так, сеньор капитан! И если все пойдет хорошо, тогда пощада, не так ли?

— Тогда пощада, ладно! — пообещал Тома.

Он подошел к женщине-корсару и ударил ее по плечу.

— Ну что, заговорили они? Да или нет? Как тебе кажется?

Он смеялся смехом судорожным и страшным.

— Требуха Господня! — выругалась Мэри. — Ловкий парень наш командующий! Крепок, как ягненок, клянусь честью!

— Ура ягненку Тома! — сейчас же закричал Краснобородый.

Двадцать флибустьеров повторили этот крик.

— Ура, Тома-Ягненок!

Все еще смеясь тем же чудовищным смехом, Тома-Ягненок протянул правую руку флибустьерам, как бы принимая прозвище.

— Ягненок! Ладно! — сказал он. — Пусть же отныне я буду Ягненком! А теперь вперед! Лево руля, и правым к западу! Повезем шкуру Ягненка волчатам Сиудад-Реаля!

Подойдя на расстояние ста саженей к крепостному валу, Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, движением руки остановил отряд добровольцев, во главе которых стоял сам. И поднявшись во весь рост над высокой травой, он подошел еще шагов на тридцать поближе, чтобы в точности оценить вражескую позицию. Один за другим раздались три мушкетных выстрела, — часовые на бастионах были бдительны. Просвистела также стрела, так как среди осажденных было немало индейцев. Но Тома не обратил внимания ни на стрелу, ни на пули. Всегда презирая опасность, он старался только получше рассмотреть расположение окопа, чтобы сознательно выбрать место атаки.

Город этот, Сиудад-Реаль Новой Гренады, был построен на плоскогорье с крутыми обрывами со всех сторон, за исключением стороны, обращенной к реке. Здесь склон опускался почти полого, заканчиваясь пристанью, у которой суда могли, грузиться и разгружаться под защитой нескольких больших крытых батарей над самой водой, составлявших морской фронт крепости. Выше и ниже этой крепости два высоких бастиона замыкали сухопутный фронт. Полукруглый вал, связывавший эти бастилии между собой, зазубривал как бы самый откос плоскогорья, служившего подножием городу. В любой точке этого превосходно сделанного укрепления приступ был более, чем труден.

Впереди рва возвышался парапет высотой в сажень, прорезанный каменными казематами. Наконец различные заграждения окончательно затрудняли доступ к главным укреплениям с верхушки крепостного вала; многочисленные батареи во все стороны наводили орудия. А поверх этих батарей ничего не было видно, кроме нескольких колоколен: настолько высота крепостной стены превышала высоту любого дома и любого здания в городе.

Снова раздалось три мушкетных выстрела, — часовые успели перезарядить ружья. Пуля выбила камень из земли в двух шагах от невозмутимого Тома. Наконец, Тома, увидев все, что он хотел видеть, отступил, уводя своих добровольцев. Сидевшие в казематах испанцы издали поносили его, называя щенком и вызывая его начать приступ. Он же, спокойно удаляясь, рассмеялся.

Благодаря пленникам форта святого Джеронима, оказавшимися хорошими проводниками, ни высадка на левом берегу Рио-Гранде, ни путь вдоль гор, с севера на юг, ни переход реки вброд повыше города не представляли ни малейшего затруднения. Всего сорок флибустьеров осталось по жребию на борту Горностая «, который во избежание нападений со стороны испанских кораблей и брандеров, ушел в море и крейсировал теперь среди залива. Тогда сухопутная армия, численностью около трехсот бойцов, обошла укрепления устья и неожиданно появилась перед Сиудад-Реалем, под самыми его стенами. Большой был выигрыш в том, что, таким образом, дело обошлось без всяких сражений и, следовательно, без всяких напрасных потерь; и в довершение успеха флибустьеры, как бы обойдя своих врагов, занимали теперь единственную дорогу, по которой Сиудад-Реаль мог бы выслать гонцов и просить помощи либо в Панаме, либо в Санта-Фе-де-Богота. Так что можно было свободно продолжать осаду, не боясь нежелательного вмешательства.

Впрочем, в намерения Тома не входило затягивать дело. Он заявил об этом самым решительным образом, отвечая авантюристу с Олерона, который спросил:

— Кто-нибудь из нас знает толк в траншеях, саках, редутах и прочих кротовых работах, годных для взятия крепости по всем правилам искусства?

— К чему нам какие-то правила и какие-то кротовые уловки? — презрительно возразил Тома. — Разве мы не годны на то, чтобы брать неприятеля приступом, а испанцы — на то, чтобы сдаваться?

Лагерь был разбит на вершине холма, на расстоянии меньше полумили от крепостного вала. Вокруг этого лагеря было расставлено восемь постов главного караула, и все городские ворота, во избежание случайностей, находились под тщательным наблюдением летучих отрядов. Кроме того, время от времени посылались разведки волонтеров, достигших непосредственно самых подступов рва. Надо было возможно скорее обнаружить, — если оно существовало, — слабое место укрепленного пояса, раз уж Тома толковал о приступе. Впрочем, для скорейшего достижения цели, Тома не щадил ни себя, ни других. И, как мы видели, он лично провел одну из этих разведок, ту самую, после которой сейчас возвращался в лагерь.

— Ну, — крикнул ему Краснобородый, командовавший главным караулом, имея Мэри Рэкэм в качестве помощника. — Ну, что же? Генерал Ягненок, нашел ты подходящее для приступа место?

— Как сказать! — ответил осторожный Тома. — Сейчас мы об этом потолкуем в совете.

И, как будто набрав воды в рот, он продолжал путь, вошел в лагерь и направился к своей палатке.

В лагере палаток было немного. Большинство флибустьеров, сыновей и потомков буканьеров былого времени, кичились тем, что спят на ветру лучше и крепче, чем любой горожанин в своем алькове. Без лишних церемоний они завертывались в какое-нибудь одеяло, часто в свой деревенский плащ, сшитый из козьих шкур, и подкладывали под голову свою левую руку. Одни только начальники, чтобы подчеркнуть свое достоинство, да немногие солдаты, самые богатые и желавшие показать свое богатство, захватили с собой среди скромного багажа экспедиции, которого едва хватило для нагрузки двух десятков черных рабов, прислуживавших при армии, столько обожженных кольев и смоленого холста, сколько нужно, чтобы дать убежище человеку. Штук шестнадцать или двадцать таких палаток было раскинуто в центре квадратной площади, занимаемой армией. Палатка Тома, во всех отношениях схожая с другими, отличалась только длинным копьем, которое он сам воткнул в землю перед дырой, служившей входом, и к которому привязал малуанский флаг — знамя, присвоенное экспедиции.