– Ну и… как?

– Надо полагать, всё в порядке. Любопытно, а что это у вас здесь – где грива лошади нарисована? – Подъезжает к стене и указывает на секцию условного шкафа.

– Шахматы лежат.

– О…

– Умеешь играть?

– Нет, но хочу попробовать!

– Ну… будет неинтересно… Ладно, хотя бы правила узнаешь. А я повышу свою самооценку, а то у нас с напарником счёт 1123:1098 в его пользу… – бубню, перемещаясь к шкафу и извлекая доску из сектора, отмеченного застывшими как памятник вечной победе Серёги числами.

– Ах вот что это за цифры! А я-то вообразил, будто вы делаете ставки на скачках робоконей…

– Так, – назидательным тоном начинаю я, выпихнув из подполья обеденный столик и разложив на нём антикварную деревянную доску – один из немногих предметов, находящихся на базе исключительно ради земного антуража, – запомни: справа от тебя всегда должно быть белое поле.

– Ясно! – оживляется тулисианец. – А что будет, если сделать наоборот?!

– Будешь играть… не в шахматы.

– А… во что?

– Том, ты издеваешься? Слушай молча.

Занудно объясняю правила игры, периодически грозно посверкивая глазами на будущего соперника, нет-нет да и вставляющего между репликами наполовину проглатываемое «А что если наоборот?». Более-менее терпеливо дослушав азы, он всё-таки не выдерживает и срывается на длинную тираду, предлагая четыре варианта альтернативных правил рокировки.

– В общем, Том, ты для начала попробуй разобраться с тем, что мы тысячи лет сочиняли, а потом доколёбывайся до меня. Твой ход.

– Надо полагать, наиболее благоприятные начала игры просчитаны…

– Е2 – e4, – выцеживаю сквозь зубы.

И он уже безо всяких вопросов моментально переставляет пешку на доске.

Партия превращается в предсказуемое времяпрепровождение… Уровень владения игрой не даёт мне развёрнуто отвечать на вопросы, рвущиеся из охваченного новой концепцией разума противника, а его ходы достойны пятилетнего ребёнка, да ещё и прикрываются соответствующими комментариями. Упорно возвращаю их, поначалу даже более-менее терпеливо объясняя, почему они никуда не годятся.

Допекает Том уже в миттельшпиле:

– У ладьи должен быть флегматический темперамент, поэтому она предпочитает переместиться всего на одну клетку.

– Хватит выдумывать! Я же заберу её слоном! Темперамент, блин…

Вздыхает и изменяет ход на ещё более несуразный.

– Ну куда, куда! Я же пешкой заберу! – ору я.

И обнаруживаю на лице Тома подозрительное выражение.

– Ваня… как ты сказал? Чтобы был мат, нужно подвести короля под удар и он при этом чтобы не мог… спрятаться или… заслониться, – так?

– Ну.

– Атакуешь ладью – и следующим ходом получишь мат.

Три секунды втыкаю на доску – а потом ещё две борюсь с желанием расшибить её кулаком: этот мудрила в самом деле выиграл.

– Не обращай внимания, – старается он замять, – ты же всё за меня сделал, я только разглядел…

– Флегматический темперамент! – Смех теперь проламывает негодование сразу вдоль и поперёк всего меня. – Признайся, что ты просто пудрил мне мозги…

– Ох… Ничего я не пудрил… каждая фигурка вместе с её положением на поле у меня словно наделена характером. В такой форме… хм… я обдумываю те соотношения, которые тут… Вдобавок в этом есть отвлечённый смысл: нельзя забывать, что у символа может быть воля…

– Конечно, – перебиваю (успевая даже пожалеть, что испортил настолько запущенные дебри), – чего я, дурак, хотел: играть в шахматы с типом, который куда-то запихнул в себя семьдесят языков…

– За сто тридцать восемь земных лет – едва ли слишком быстро.

– Сто тридцать восемь?! Ёлки, ты же так и не сказал… И… как оно – сто тридцать восемь?

– М… по-прежнему мало что понимаю, но больше не вижу смысла это скрывать…

– Не оказалось бы только, что ты – просто я из будущего…

– Ох… Вот ещё… не льсти себе… И… кроме фантастики, что тебя занимает?

Поздно вечером я изучаю отчёты системы и тестовой проверки оборудования на корабле Тома.

– Ваня, – слышится сзади, – на во-о-он той стене есть анимация в виде плывущей земной морской черепахи?

– В смысле? – недоумеваю, не оборачиваясь.

– Кофе… черепаха – есть или нет?

– Твою же мать, Том! Конечно нет! Какого хрена это так долго длится? Зачем ты вообще его пил?! Я же тебе доверил межпланетные переговоры… а тебя ещё не отпустило?! А если бы вместо ахдирцев приглючились черти из преисподней? Всё, иди отсюда…

Чтобы успокоиться, отвлекаюсь на то, что планировал уже давно – очередную попытку всё проконтролировать, на самом деле, – листаю каталог «Одиссеи» (почему успешные магазины всегда имеют такие названия, как будто их придумали на скорую руку?) в поисках 3D-шаблонов кое-каких аксессуаров для тулисианского звездолёта.

На вопросительное молчание за спиной я профилактически сообщаю:

– Ты выбесил меня до предела, Том!

Но это не помогает, потому что удаляющихся шагов я как-то не слышу, зато получаю очередной вопрос:

– Понятно. И… что ты делаешь?

– Подарок тебе выбираю.

– Знаешь ли, не так-то просто понимать насмешки на чужом языке…

– Я серьёзно. Ты видел свой страховочный ремень? Это самоубийство.

– Ох… спасибо… – Том вроде бы издаёт смешок. – Я ведь тоже… для проверки своего принтера… отправил на печать кое-что для тебя… Ой, зачем?! Не смотри! Неинтересно же будет.

Но я уже лезу в текущие процессы на корабле и загружаю активный шаблон.

Это оказываются механические часы. В винтажном стиле. На широком тёмно-коричневом ремне. Почти точно такие же были у меня несколько лет назад – рассыпались от удара после той неудачной тренировки, повстречавшись с жёстким элементом крепежа, которого вообще не должно было в третьем зале быть… Конечно, Том заметил их на единственном визуализированном фото у меня в каюте: мы с Риткой и Алексом, улыбаясь до ушей, стоим прямо на краю недостроенного верхнего яруса той самой башни, угодившей потом в лапы фотошоперов. Позади нас вызывающе синее июльское небо, слепящие солнечными бликами окна соседних высоток, а часы на моей руке, которой я мёртвой хваткой прижимаю к себе Ритку, показывают полдень… Алекс говорит, то фото – единственное, где мне не удалось скрыть страх высоты… А я думаю, его толком никогда не удаётся скрывать. Но удаётся заставить других считать, что это совсем не проблема.

– Они же… нравились тебе? – выдёргивает из анабиоза Том.

– Да. Их Рита подарила. Разбил случайно, и как-то уже сам не стал себе делать новые… И так вечно увешаюсь всякими инструментами… Но мне нравятся такие часы, спасибо! К тому же это безумно дорогой шаблон…

– У меня тоже был один близкий друг… – Перестаёт подпирать стену и садится в одно из кресел из моей каюты, которые я забыл загнать обратно.

Он не продолжает, а я не знаю, что сказать. И зачем-то именно сейчас задаю вопрос совсем о другом:

– Том… Как выглядит раса двадцать шесть?

– Откуда, по-твоему, я могу знать?

– Ты постоянно врёшь, не пытаясь даже контролировать свою мимику, хотя понимаешь, что я проходил спецподготовку.

– Ты всё равно знаешь, любое слово может оказаться ложью, чего ради мне контролировать свою мимику? – он не раздражается, не смущается и не злится.

– А если ты – из расы двадцать шесть?

– Ваня, я – не из расы двадцать шесть, – придвинувшись почти вплотную, с расстановкой выговаривает он. – Я уже отмечал, тебя заело на фантастических возможностях. Доверил мне ваше оружие, а сейчас задаёшь такие вопросы?

– А какая связь? Я на сто лет младше, но и то понимаю: остановить я тебя успею, а выводы сделать будет проще… Что случилось с твоим другом?

– Его… считай, убили. А я не смог добраться до того, кто это совершил. Пока не смог…

– И? Что бы ты с ним сделал? Ты же лингвист!

– Слово, знаешь ли, обладает огромной разрушительной силой… – Том вскидывает подбородок, зрачки его сужаются. Помедлив, наклоняется, прикрывая веки: – Мне совсем не хочется долго расписывать… А коротко не выйдет. Думается, это… не о случившемся, и не о… переживаниях, а о том, что за ними – то есть после… Я в детстве читал одну историю… главный герой по ложному доносу очутился в средневековой тюрьме…