Темнело. Потянуло северным ветром. Горбунов открыл ноутбук, сосредоточился, но работать не хотелось и он отворил окно, пуская прохладу в дом. Качнулись шторы и как то совсем неожиданно маленькая стрелка настойчиво указала на десять часов, а большая тенью пересекла зенит циферблата и заскользила вниз. “Глупости какие”, – пробормотал он, но достал флакон с эликсиром, крутанул крышку и вылил в чашку содержимое. Запахло дымом. Он наклонил чашку коснувшись языком темной ароматной жидкости. “Полынь, точно полынь” – рассмеялся он и гулко, как детстве, прополоскал рот и горло. А потом позвонила Ленка и радостно сообщила, что она гуляла во дворе и оставила телефон дома, а потом у него кончилась зарядка, а потом она его зарядила, и вот наконец звонит ему. Прозвучало все не очень складно, но он был рад что она позвонила, что с ней все в порядке, они еще немного поболтали, но разговор свернулся сам собой, и он пожелал ей доброго сна. Причин для тревоги не осталось, за открытым окном шевелили теплыми листьями тополя, пахло грозой и Горбунов уснул и завтрашний день сумрачным рассветом медленно вошел в его в комнату.

Ранним воскресным утром, когда тени домов еще дремали на прохладном ночном асфальте, а солнце было таким маленьким, что даже на цыпочках не могло приподняться над крышами хрущевок, Горбунов мрачно сидел у зеркала и терпеливо пытался спрятать клык под нижней губой. “Шила в мешке не утаишь, – спустя час разочарованно вздохнул он, – придется и на работе ходить в маске”. Ему, скептику, отвергающему любую мистику, пришлось признать, что метаморфоза произошедшая с ним не имела разумного обоснования. Впрочем утреннее событие не должно помешать неумолимой логике его умозаключений. Перво-наперво возникала необходимость определения своей возможной принадлежности к племени вампиров. Однако, гугл идентифицировал вампиров как существ враждебной сумеречной Европы, а исконно нашим, родным кровопийцей, увы, был ущербный упырь. Горбунов считал себя патриотом, но упырем быть не хотел, тем более, что рубиновая капелька крови с проколотого скарификатором безымянного пальца, которую он осторожно слизнул, не вызвала обильного слюноотделения, а солнечные лучи зрелого дневного светила, перевалив через крышу соседнего дома, не повредив кожи коснулись его щеки. “Не упырь, – облегченно вздохнул он, – даже без петуха не упырь. Но кто я?» Следующая мысль осознавалась весьма логичной, хотя и немного грустной. “Я – это я, и никаких изменений со мной не произошло, а всему виной магический эликсир, а может даже и не магический вовсе, а военная разработка, и сейчас, в том числе и над ним, проводятся тайные исследования на людях ”. Горбунов не принадлежал к конспирологам, но вспомнил подозрительный интерьер помещения, скрюченного седого провизора с капелькой крови на отвороте халата и Жозефину в белой накидке на голое тело. “Маскировка, сто пудов маскировка”, – предположил он, потому как конспирологическое объяснение трансформации давало возможность держаться на поверхности сознания. “Но почему клык, и почему один” – и разум его вновь погрузился в кровавую пучину вторжения армии боевых вампиров в беззащитный ночной город. Горбунов окончательно запутался, мысли его смешались, и он подошел к распахнутому окну.

Раскаленная реальность кипящей звезды, переливаясь через край горизонта, неотвратимо заполняла город. Одинокие горожане, будто брошенные улетевшей стаей подранки, изредка пересекали опустевший перекресток, испуганно огибая застывший на пешеходном переходе желтый автобус, из под капота которого шел дым. Водитель со знакомым акцентом гулко говорил знакомые слова. Был полдень. Мысли загустели вытягиваясь в тягучую неторопливую струю осознания происходящего. Или произошедшего. “Таинственное зелье, вот источник превращения. Инструкция утверждала, что микстура предназначена для роста зубов, во множественном числе, но почему вырос один и большой? А может разгадка находится в том, что для каждого зуба своя коробка? Например – эликсир для роста правого клыка верхней челюсти, как в его случае, или, предположим, микстура для прорезывания второго моляра нижней челюсти. А негодяй провизор без объяснений сунул ему первый попавшийся флакон по случайности оказавшийся тем чем он оказался. И рост клыка, за исключением необычной скорости прорастания, обычная случайность, а значительный размер его связан с отсутствием остальных зубов, все просто. Но тогда остается только приобрести оставшиеся двадцать восемь флаконов эликсира, разобраться с клыком переростком у стоматолога и все. А получить эти драгоценные коробочки можно в той самой зельнице с интерьером времен Бёттгера. Закончив очередное умозаключение победным жестом согнутой в локте руки со сжатым кулаком, Горбунов выбрал наименее мятую футболку, надел маску, напялил сланцы и спустившись вниз вышел на крыльцо. Огненная ладонь ада схватила его. Он тяжело задышал, освободил из под маски нос и осмотрелся. Теневые места отсутствовали и он, отдирая сланцы от раскаленного асфальта, обреченно двинулся через пешеходный переход, мимо желтого автобуса к крыльцу аптеки на противоположной стороне улицы.

Внутри было прохладно. Тихо шумел кондиционер освежая обычный зал обычной аптеки. Две девушки изучали противоположную витрину. Блондинка скучала и опиралась локтем о прилавок. Она оторвала помятое лицо от ладони, узнала жертву и хищно, по-эсэсовски поправила закатанные рукава халата. Горбунов растерялся. Стоять у входа было глупо и он, подобно раку отшельнику под взглядом мурены, боком продвинулся к прилавку. Искомая упаковка с изображением зуба отсутствовала.

– Виагра там, – мстительно произнесла блондинка указывая пальцем на соседний прилавок. Девушки обернулись и хихикнули. Горбунов покраснел, хотел ретироваться, но громко сказал, – Мне две упаковки. Блондинка удивилась. Девушки отвернулись к витрине, стараясь не выдать стриженными затылками жгучего интереса к происходящему. Блондинка помешкала, вытащила из кармана связку маленьких блестящих ключиков и, выйдя из-за прилавка, неуверенно направилась к витрине. Громкий шлепок наполнил объем торгового зала. Блондинка, ошалев, застыла выставив вперед ключ. Халат на ее ягодице задрался обнажив мускулистое бедро в чулке телесного цвета. Горбунов с удивлением посмотрел на покрасневшую от удара ладонь, содрал маску и, разорвав клыком воздух, завыл. С улицы донесся визг тормозов и глухой удар. Закричали люди. Блондинка охнула, выронила звякнувшие ключи и, не оправив халата, боком присела на обтянутую кожей скамейку у входа. Девушки, взявшись за руки завороженно смотрели на него. Путаясь в сланцах он выскочил на улицу. Большая черная машина ударившись в зад желтого автобуса вытолкала его на середину перекрестка. Водитель черной машины со знакомым акцентом громко говорил знакомые слова. Водитель автобуса исчез. Горбунов обогнул черную машину, пересек улицу и с облегчением скрылся в подъезде.

Она возбуждалась от Канта. Это была странная любовь. Они познакомились на каком-то семинаре. Она подошла к нему в перерыве с кружкой дымящегося кофе в руке.

“Вы знаете Канта, – хрипло спросила она и надежда засветилась в ее глазах. Горбунов знал Канта. “Критику чистого разума?”, – почти что крикнула она и спазм исказил ее лицо.

Она приходила к Горбунову всегда в разное время с перерывами в несколько дней. Она не отвечала на телефонные звонки и смс, не пользовалась мессенджерами. Внезапно в пустоте дома вздрагивал айфон. “Дома? – раздавался тихий ее голос, – Я сейчас приду”. Худая, голенастая, с фигурой подростка, в застегнутой до горла темной джинсовке, чаще в оранжевой короткой юбке, с копной рыжих до плеч волос. Узкое лицо ее, с крупными, обычно смешливыми карими глазами, застывало в предчувствии боли, когда она заходила к нему. Она была замужем и ей было за сорок. Пристально вглядываясь в него сквозь темноту прихожей, не оборачиваясь, закрывала за собой дверь, и прижавшись спиной к ней, притягивала Горбунова к себе, не плотно, до осознания контакта. “Читай”, – шептала она и он читал. Судорога пронзала ее, ногой она обвивала его ногу и прижимала руку его к низу сокращающегося живота. Затем оттолкнув, открывала дверь и исчезала в лестничных пролетах судьбы. А потом она пропала. Он с болью осознал это после двухнедельного затяжного октябрьского дождя. “Она не придет, – понял он, – теперь она любит Ницше”.