Теперь все начинает обретать смысл. Передача вампиров ведьмам — это удар по его отцу. Передача ведьм вампирам — это удар по Джеремайсу. Это способ Солона оставаться в серой зоне.

— А я, — говорю я ему, наконец-то задавая вопрос, который слишком долго не давал мне покоя. — Зачем ты на самом деле забрал меня? Ты правда с самого начала планировал продать меня тому, кто предложит самую высокую цену? Имело бы значение, вампир это, или ведьма?

Выражение его лица смягчается, пальцы легко скользят по моей щеке, прижимая ладонь.

— Я сказал тебе правду, моя дорогая. Я никогда не планировал отпускать тебя, — он на мгновение прикусывает губу, глядя на меня с обожанием. — Я наблюдал за тобой всю твою жизнь. С того момента, как родители впервые привезли тебя в Сан-Франциско, я был рядом.

Мои глаза округляются, сердце подпрыгивает в груди.

— Что?

Как такое может быть?

Он слегка улыбается мне.

— Я боялся, что слухи о ребенке Элис и Хакана оказались правдой. Поэтому, когда они приехали, у меня возникло ощущение, что ребенок был им не родной. Более того, я почувствовал в тебе вампира. Чувство вины начинало съедать меня заживо, когда я осознал, что из-за меня ты оказалась на попечении ведьм. Поэтому я присматривал за тобой. Наблюдал, как ты взрослела. Следил и ждал, ждал, пока тебе не исполнится двадцать один, чтобы проверить, правда ли то, о чем я догадывался, — он делает глубокий, прерывистый вдох, прижимая пальцы к моей скуле. — Я считал прошедшие годы, и впервые в своей жизни с болью осознал, что такое время.

Слезы наворачиваются у меня на глаза, в груди щемящее чувство.

— Ты наблюдал за мной? Ты наблюдал… всю жизнь? Все эти годы?

— Все эти годы.

Я пытаюсь проглотить комок в горле, но не могу.

— Значит, я никогда по-настоящему не была одинока?

— Ты никогда не была одна, лунный свет. Я всегда был там.

Я закрываю глаза, и слеза скатывается по моей щеке. Он протягивает руку и смахивает ее, а мое сердце готово разорваться. Все эти годы я думала, что одинока, что никто меня не понимает, и все же он присматривал за мной, убеждался, что я в безопасности, ждал время, когда я смогу принадлежать ему. Черт. Понятно, почему я всегда была таким параноиком. Если бы я только знала.

Когда открываю глаза, клянусь, я вижу проблеск в его глазах, эмоции. Его холодный фасад почти рушится. Затем он вдыхает через нос, и я чувствую, как сдержанность возвращается к нему.

— Ты был так суров со мной, — говорю я ему. — Лишил всего, что я знала, и просто… ты же мог сразу мне сказать.

— Ты бы мне не поверила. Хочешь, чтобы я извинился за то, что похитил тебя?

Я думаю об этом, потом качаю головой.

— Нет. Иначе меня бы здесь не было.

— И да, я был немного суров с тобой, — признается он, застенчиво поджимая губы. — Но я должен был. Сильно подуй на пламя свечи, и сразу же погасишь его. Подуй на него чуть-чуть, и огонь разгорится сильнее и ярче, — он наклоняется вперед и прижимается своими губами к моим. — Ты будешь так ярко гореть, Ленор. Не могу дождаться, когда ты это увидишь.

• ✤ •

Должно быть, я снова заснула, потому что, когда открываю глаза, кровать рядом со мной пуста, а солнечный свет просачивается сквозь края плотных штор гостиничного номера.

— Солон? — я тихо вскрикиваю, ощущая пустоту.

— Здесь, — говорит он из ванной. — Бреюсь.

Я медленно сажусь и свешиваю ноги с кровати, чувствуя на своих плечах тяжесть последних двадцати четырех часов. Так много произошло физического и эмоционального, так много информации, что я действительно не знаю, как мой мозг во всем этом разберется.

«Кофе поможет», — говорю я себе.

Я встаю, совершенно голая, и осматриваюсь. Моя спортивная сумка была здесь вместе с ноутбуком, но Солон сказал, что принес их в дом. Так что, кроме платья, которое разорвано пополам, мне нечего надеть.

— Э-э, ты не мог бы кинуть мне полотенце? — спрашиваю я его, выглядывая из-за угла открытой двери ванной.

Солон стоит перед зеркалом в одних темно-синих боксерах, на лице остатки крема для бритья, на верхней губе и подбородке все еще остались волосы. И вампирский взгляд. Он смотрит на меня и тыкает в мою сторону бритвой.

— Когда ты в последний раз пила?

Я смотрю на лезвие, мои глаза снова поднимаются к нему.

— А ты?

Он улыбается мне.

— Если измерять в вампирском эквиваленте, поза шестьдесят девять…

— Помогает? — спрашиваю я, совершенно заинтригованная, и он тянется к вешалке для полотенец, протягивая мне одно. Я оборачиваю его вокруг себя.

— Теоретически, — говорит он, возвращаясь к бритью. — Но на самом деле, тебе нужно покормиться.

Голод вспыхивает внутри, но есть часть меня, которая его притупляет, которая не жаждет крови, пока это правда необходимо.

— Я могу подождать.

— Не можешь, — говорит он, заканчивая умываться. — Ты станешь намного сильнее, будешь мыслить яснее, — он поворачивается ко мне лицом и берет лезвие, разрезая кожу на шее, даже не вздрогнув. — Вот. Тебе даже не обязательно кусать меня, если боишься. Хотя мне нравится, когда ты так делала.

Я больше не слышу его. Все, что я вижу, — это алая кровь, стекающая по его шее, чувствую великолепный аромат в воздухе, через полсекунды я уже рядом, хватаю его, прижимаюсь губами к его коже.

Он отодвигается назад, пока не прижимается к стене, и замирает, пока я пью, его руки обхватывают меня в легком объятии, время от времени из глубины его существа доносится стон, дыхание тяжелое. В первые несколько минут я теряюсь из-за голода и жажды, так сильно нуждаясь в насыщении. Но потом, когда ко мне немного возвращается ясность, между нами возникает чувство покоя, нечто странно чистое и цельное, словно его кровь дает мне жизнь. Во время секса есть близость, но близость, когда он позволяет мне питаться от него, — это нечто совершенно другое.

Наконец, я отхожу, стараясь не выпить слишком много.

Он слабо улыбается мне, проводя большим пальцем по моему подбородку, чтобы стереть кровь.

— Теперь твоя очередь, — говорю я ему.

Его бровь приподнимается.

— Ты уверена?

— Конечно уверена, — говорю я ему. — Тот факт, что во мне течет твоя кровь, все испортит?

Он качает головой.

— Нет.

— Тогда решено, — говорю я, протягивая руку к раковине и беря лезвие бритвы. Я замираю на мгновение; требуется много мужества, чтобы добровольно разрезать свою кожу, кем бы ты ни был.

Делаю глубокий вдох.

— Итак, если я питаюсь тобой, а ты питаешься мной, — спрашиваю я его, разрезаю по предплечью, игнорируя боль, — значит, что нам нужны лишь мы, чтобы выжить?

Он бросает на меня оценивающий взгляд.

— Именно это и значит, — говорит он серьезным тоном.

Затем его зрачки загораются красным, и он бросается на меня, прижимая мою руку ко рту, жадно посасывая и покусывая. Будучи полноценным вампиром, он не обладает моей сдержанностью, и когда я смотрю в его глаза, они залиты кровью, жутковатым багровым сиянием.

Но потом, как это случилось со мной, он снова берет себя в руки, и краснота исчезает, он пьет нежно и легко.

«Я люблю тебя», — думаю я. «Кровь — это любовь».

После того, как он заканчивает, мы вытираемся и оба смотрим друг на друга, наши глаза ясны и сияют, и он заключает меня в объятия, целуя так глубоко, задевая струны вокруг моего сердца.

Мои руки скользят по его твердой груди, рельефному прессу, опускаются ниже, между поясом боксеров, и…

Раздается стук в дверь.

Я задыхаюсь, и мы отстраняемся друг от друга, я пытаюсь понюхать воздух, чтобы понять, кто это. Обслуживание номеров?

— Кто там? — спрашиваю я.

Он бросает на меня настороженный взгляд.

— Это твоя мама. Я сказал ей принести тебе одежду.

— Моя мама! — я пищу. Ох, это будет нехорошо, точно не когда здесь Солон.

Я спешу к двери, крепко обернув вокруг себя полотенце, и открываю ее.