Это был очень узкий дом – трехэтажный, с плоской крышей, примерно по полторы комнаты на каждом этаже и центральной решеткой в середине лестничной клетки, пропускающей солнечный свет до самого низа. Ман вошел через незапертую дверь и увидел старую госпожу Тандон, свекровь Вины, жарившую что-то на сковороде. Пожилая госпожа Тандон не одобряла музыкального вкуса Вины, и именно из-за нее семье пришлось вернуться домой прошлым вечером, так и не послушав выступления Саиды-бай. Старуха всегда вызывала дрожь у Мана. Промямлив ей что-то вроде приветствия, он поднялся по лестнице и вскоре обнаружил Вину и Кедарната на крыше. Они играли в чаупар[117] в тени решетки и в данный момент явно о чем-то пререкались.

Вина была на несколько лет старше Мана и фигурой – приземистой и коренастой – пошла в мать. Когда Ман появился на крыше, голос ее звучал на повышенных тонах, а пухлое и обычно веселое лицо хмурилось, но стоило ей увидеть Мана, как оно снова расплылось в улыбке. Затем Вина что-то вспомнила и опять помрачнела.

– Итак, ты пришел извиниться. Чудесно! И вовсе не поторопился. Мы все были вчера очень недовольны тобой. Что ты за брат такой, если спишь часами напролет, зная, что мы приедем в Прем-Нивас?

– Но я думал, ты останешься на песни… – сказал Ман.

– Да-да, – сказала Вина, качая головой. – Я более чем уверена, что ты думал обо всем об этом, когда засыпал. Разумеется, совершенно точно не из-за бханга. И у тебя просто вылетело из головы, что нам нужно было отвезти мать Кедарната домой раньше, чем начнется музыка. Ну, хотя бы Пран прибыл загодя и встретил нас в Прем-Нивасе с Савитой, его тещей и Латой.

– Ах, Пран, Пран, Пран! – раздраженно проговорил Ман. – Вечно он герой, а я, как всегда, злодей!

– Это неправда, не драматизируй, – сказала Вина. Она опять видела в Мане маленького мальчика, который пытался стрелять в голубей из рогатки, утверждая, что он – лучник из «Махабхараты»[118]. – Просто ты совершенно безответственный человек.

– И все равно – о чем вы спорили, когда я поднимался по лестнице? И где Бхаскар? – спросил Ман. Вспомнив о недавних упреках отца, он решил сменить тему.

– Запускает с друзьями воздушных змеев. Кстати, он тоже обиделся и хотел тебя разбудить. Придется тебе сегодня поужинать с нами, чтобы загладить вину.

– А-а-а… – нерешительно протянул Ман, раздумывая, а не рискнуть ли ему и не заглянуть ли в дом Саиды-бай этим вечером. Он закашлялся. – Но почему вы ссорились?

– Мы не ссорились, – мягко сказал Кедарнат, улыбаясь Ману.

Зятю Мана было едва за тридцать, но он уже седел. Беспокойный оптимист, он, в отличие от Мана, был, если так можно выразиться, слишком ответственным человеком, и трудности, которые обрушились на него, когда он начинал жизнь с нуля в Брахмпуре после революции, преждевременно состарили его.

Когда он был не в пути куда-нибудь на юг Индии, чтобы набрать заказов, то до поздней ночи работал в своем магазине в Мисри-Манди. Именно вечерами здесь велись дела и посредники вроде него покупали корзины обуви у сапожников. Однако послеобеденное время было довольно свободным.

– Нет, не ссорились! Совсем не ссорились! Мы просто спорили из-за чаупара, вот и все, – поспешно сказала Вина, снова бросая ракушки каури, считая очки и количество ходов своих фигур вперед по крестообразной доске из ткани.

– Да-да, я верю, верю, – сказал Ман.

Он сел на коврике, разглядывая цветочные горшки с пышными, крупнолистными растениями, которые госпожа Капур подарила своей дочери для украшения сада на крыше. Сари Вины сушились на одной стороне крыши, вся терраса была забрызгана красками Холи. Позади крыши виднелись нагромождения других крыш, минареты, башни и купола храмов, простирающиеся до самой железной дороги и станции «Новый Брахмпур». Несколько бумажных змеев – розовых, зеленых и желтых, тоже в цветах Холи, – сражались друг с другом в безоблачных небесах.

– Пить хочешь? – торопливо спросила Вина. – Принесу тебе шербета. Или ты будешь чай? Боюсь, что у нас нет тхандая, – щедро предложила она.

– Нет, спасибо… Но может, ты ответишь на мой вопрос? О чем спор? – спросил Ман. – Дай-ка угадаю… Кедарнат хочет взять вторую жену и, естественно, желает твоего согласия.

– Не глупи! – сказала Вина слегка резко. – Я хочу второго ребенка, и, естественно, мне нужно согласие Кедарната. Ой! – воскликнула она, осознав свою несдержанность, и взглянула на мужа. – Я не нарочно. В любом случае он мой брат, и мы ведь можем спросить его совета.

– Но советов моей матери в этом вопросе ты не хочешь, так? – возразил Кедарнат.

– Что ж, теперь уже поздно, – весело сказал Ман. – А зачем тебе второй ребенок? Бхаскара разве недостаточно?

– Мы не можем себе позволить завести второго ребенка, – сказал Кедарнат с закрытыми глазами – Вину раздражала эта привычка. – По крайней мере сейчас. Мой бизнес… ну, ты в курсе, как обстоят дела. А теперь сапожники собрались бастовать. – Он открыл глаза. – К тому же Бхаскар такой смышленый, что мы хотим обеспечить ему лучшее обучение. А это недешево.

– Да, мы, конечно, хотели, чтобы он был глупым, но увы…

– Вина, как всегда, блещет остроумием, – сказал Кедарнат. – Всего за два дня до Холи она напомнила мне, что нам очень трудно сводить концы с концами из-за арендной платы, роста цен на продукты и всего прочего. И о стоимости ее уроков музыки, лекарств моей матери, особых учебников по математике для Бхаскара и моих сигарет. Сказала, что мы вынуждены считать каждую рупию, а теперь утверждает, что мы обязаны завести еще одного ребенка, потому что каждое рисовое зерно, которое он съест, уже отмечено его именем. Женская логика! Она родилась в семье, где было трое детей, и потому считает, что иметь троих детей – закон природы. Ты хоть можешь представить себе, как мы будем выживать, если все они будут такими же умными, как Бхаскар?

Кедарнат, который обычно был тем еще подкаблучником, неплохо сопротивлялся.

– Как правило, умный только первый ребенок, – сказала Вина. – Я могу гарантировать, что следующие двое будут такими же глупыми, как Пран и Ман. – Она продолжила шить.

Кедарнат улыбнулся, взял пестрые каури в покрытую шрамами ладонь и бросил их на доску. Обычно он, как человек чрезвычайно вежливый, был весь внимание при Мане, но чаупар есть чаупар, и, начав играть в него, практически невозможно остановиться. Эта игра увлекала и захватывала даже больше, чем шахматы. Ужин в Мисри-Манди остывал, гости уходили, кредиторы то и дело вспыхивали раздражением, но игроки в чаупар молили дать им сыграть еще разочек. Старая госпожа Тандон однажды выкинула тканевую доску и проклятые раковины в заброшенный колодец в соседнем переулке, но, несмотря на финансовое положение семьи, новый набор был куплен, и парочка бездельников теперь играла на крыше, хоть там и было жарче. Таким образом они избегали встреч с матерью Кедарната, чьи проблемы с желудком и артрит затрудняли ей подъем по лестнице. В Лахоре из-за горизонтального расположения дома и из-за усвоенной ею роли непререкаемого матриарха богатого и компактного семейства она осуществляла тотальный, даже тиранический контроль. Ее мир рухнул из-за болезненного Раздела[119].

Разговор прервал возмущенный крик с соседней крыши. Крупная женщина средних лет в алом хлопковом сари кричала с крыши на незримого противника:

– Они жаждут моей погибели, это ясно! Ни минуты покоя, ни лечь ни сесть. Стук мячей сводит меня с ума… Конечно! Внизу слышно все, что происходит на крыше! Эй вы, кахары[120] несчастные, бесполезные вы судомойки, уймите же наконец своих детей!

Заметив Вину и Кедарната на их крыше, она перешла по соединяющему крыши мостку, пробравшись сквозь небольшую щель в дальней стене. Своим пронзительным голосом, неухоженными зубами и большими, растопыренными, обвисшими грудями она произвела неизгладимое впечатление на Мана.