Хотя бы чуть-чуть, просто пройтись пальцами по деснам или ощутить, как таблетка растворяется на языке или капнуть на кончик жидкий наркотик. Хотя бы что-то, крупицу, пылинку, крошку. Осколок кристалла. Что угодно, только сию же секунду.
И требует этого, увы, не тело. Требует мозг. И разверзается ад, потому что большинство симптомов фантомные и не имеют под собой совершенно ничего, черт возьми, реального, но кажется, что и правда промерзаешь до самых костей, или тебя проваривают в кипятке. Что чесотка в носоглотке натуральная, что кости тянут, ноют монотонно и раздражающе, потому что ломаются. Желудок выключается, весь желудочно-кишечный тракт на самом деле, словно ставит работу на паузу. И остается лишь удивляться, откуда столько лишней жидкости в организме, когда тебя полощет с обеих сторон.
Рвота изматывает, бессонница тоже. Лежа в постели с закрытыми глазами, теоретически проваливаясь в болезненное забытье, ты не отдыхаешь ни на сотую от процента. Мозг не способен позволить себе отдых, пока главная из его проблем найти то, что способно быстро и эффективно снять все негативные симптомы.
И в эти моменты, когда начинается спутанность сознания — я вижу его. Джеймса. Человека, который наряду с наркотиками вызвал во мне зависимость величиной с вселенную. У него нечеловечески темные глаза, разучившиеся моргать. Руки, не знающие жалости, и жестокое каменное сердце.
Я вижу его и прихожу в первобытный ужас, начав совершенно безумно орать, до срыва голоса, в мягкую светлую стену. Вижу его и хочется выцарапать себе глаза, надеясь, что это поможет ему исчезнуть. Но правда состоит в том, что он отпечатан слишком давно на внутренней стороне век. На сетчатке. Под скальпом, на каждой клетке судорожно сжимающегося от боли мозга.
Я вижу его и кричу. Без слез, до сухости в горле, с дрожащими руками, которые сжимаются в кулаки, кричу, надеясь, что связки лопнут. И тогда я захлебнусь от крови. И все закончится. Быстро. Почти безболезненно.
Я вижу его. В череде черно-белых картин. С красными каплями крови и на выглаженных рукавах, и на щетинистых щеках, и на поджатых тонких губах. Он словно картинный вампир, сошедший с обложки популярного любовного романа смешанного с ужасом. Монстр, не щадящий никого ради собственного насыщения и удовольствия.
Я вижу… и единственным спасением оказывается — доза снотворного в моей крови, чтобы забыться болезненным искусственным сном.
И если Джеймс первый посещает меня в этом отвратительном состоянии, то вторым приходит Фил. Он обрушивается темным, густым, насыщенно-синим небом прямо на голову. И заталкивает в мои ноздри грозовые облака, которые ощущаются ватой. Ватой, потому что я с силой вжимаю лицо в подушку и снова кричу, тихо поскуливая и надеясь, то ли задохнуться в мягкую ткань, то ли оказаться хотя бы в мыслях ближе к нему, ближе к навязанным ощущениям, которые в воспаленном мозге проецируются.
Фил сам не просто синева безграничная, он множество белесых разводов, он густая чернильная боль. И его жрет что-то темное, незнакомое, скалящееся гнилостными почерневшими зубами. Жрет, не пережевывая, проглатывает целые куски, оставляя от конечностей кровавые ошметки мяса и крови. Что-то убивающее его изнутри, прожрав долбанным безразмерным ртом себе путь на волю. А я беспомощна, бесполезна, совершенно потеряна в безгранично-темном небе, в котором нет ничего, даже звезд. Только я, боль и он. И если после приступа галлюцинаций с участием Джеймса мне сумели помочь снотворным, то в случае с Филом тактика не срабатывает.
Организм попросту отказывается выключаться. Меня снова безбожно сильно рвет едва ли не внутренностями. Жалкие крупицы воды, которые я в себя силой запихиваю, тут же оказываются в унитазе. Горло от спазмов болит и жжется, желудочный сок сумел обжечь все от пищевода до мозга, удушающим запахом стоя в носу.
Кости не болят, но болит душа, и каждый орган в абсолютной солидарности ответно вибрирует. И от страха, что мое темное небо может погаснуть и останется лишь бесконечная тьма. И от боли, что я не могу никак его спрятать за пазуху и сберечь. Не могу отдать той зубастой пасти часть себя, пусть нажрется, пусть подавится мразь, пусть лучше меня уничтожит. Я не стою ничего. А он слишком многое значит. Для меня слишком, черт возьми, многое значит.
И в беспамятстве крича, хрипя или просто молча раскачиваясь, я осознаю, что вероятно могла похоронить частичку бесконечно синего неба, чудом оказавшегося во мне. Осознаю силу потери возможного совместного ребенка и скорбь, облаченная в черный саван — становится моим тюремщиком и истязателем.
Я убила частичку неба внутри себя и если его не станет, то и правда не останется вообще ничего.
А ведь могло. Но я убила. А ведь могло. Но я…
Очередной приступ приходится купировать не просто снотворным, мне вливают и антидепрессанты, и ноотропы, и транквилизаторы разом, потому что без сна я рассыпаюсь в абсолютное крошево. Без сна видения более реальные, густые и насыщенные, пестрящие сочностью красок и ощущений. Без сна я проваливаюсь в пропасть, из которой выбраться почти нереально, как ни карабкайся. Замещается реальность болезненно-пульсирующей картинкой страхов и боли. Такие явные, такие дышащие, живые картинки. Целый гребанный кровавый калейдоскоп.
Только после пробуждения, после душа, в который я с трудом, но умудряюсь сходить, приходит уже Франц. И если Джеймс олицетворение крови и боли, Фил стал безграничной пустотой и небом, то Франц… Франц со старта принялся топить в себе совершенно без шансов.
Мне начало казаться, что я не просто иду на дно — я к нему приросла. Ноги опутали водоросли и ил, обездвижив полностью. А вода, так много воды и соли… вода, которая на вкус как слезы, вдруг начала заполнять легкие, выталкивая из них кислород. И я задыхаюсь, руки со скрюченными судорогой пальцами, в попытке обхватить собственное горло, лишь царапают его. Но дышать не получается, зато наконец выходит плакать.
Франц наполняет меня влагой, через пересохшие глаза внезапно открывается нескончаемый поток. Слезы текут носом, текут по шее, текут, текут и текут, я умываюсь слезами, которые смачивают потрескавшиеся губы, изувеченные руки, и вместе с болью, мне мучительно легче. Мне легче от запаха вишни, от привкуса табака на кончике языка, что фантомно горчит. Мне легче от прилива тепла, от того как нагревается тело, раскаляется до выступающего пота и волосы прилипают к шее, мокнут на висках, липнут ко лбу. Легче несколько долгих минут длинной в бесконечность, пока море обласкавшее, давшее мне долгожданную возможность выплакать боль, не начало превращаться в стекло. Стекло прозрачное и темное. Почти черное стекло. Которое расходится трещинами, а после взрывается и вокруг меня, и внутри. Наполнившая меня вода теперь терзает, полосует и убивает. Я кричу от боли, кричу не в силах сделать вдох, кричу, захлебываясь слезами, соплями и подступающей к горлу тошнотой. Кричу, пока не теряю сознание в первый раз.
И словно загнанная в колесо белка… бегу по этому непрекращающемуся кругу несколько дней, которым нет числа. Зацикленная иллюзия все никак не желает меня выплевывать обратно в реальность. Мозг не выдерживает. Недостаток отдыха и невозможность передышки, чтобы уйти от кошмара, отключает организм без препаратов.
Я знала, что примерно нечто подобное придется пережить. Типичные зависимые пациенты страдают лишь от физического недомогания и психологически сильной тяги к запрещенному веществу. Нетипичные представители наркоманов, такие как я, у которых есть довольно приличные проблемы с ментальным здоровьем, в попытке излечиться… могут попросту сойти с ума окончательно.
И я на грани, шагаю по очень тонкому прозрачному льду, едва в силах удержаться за крохи рассудка. Мне больно, страшно и чудовищно одиноко, но я категорически не хочу видеть ни то что святую троицу — людей вообще как таковых видеть желания нет. Совсем. Они вызывают массу неприятных эмоций, пусть и пытаются помочь. От них всех хочется сбежать, только бежать некуда. Контакт с лечащим врачом, который занимается мной персонально, выстраивается мизерными незначительными шажками, и я впервые рада, что это женщина, пусть с женщинами по жизни контактировать я умею еще хуже, чем с мужчинами. Но ей удается привлечь внимание простейшими словами и действиями.
