– Сегодня у него Гиппократ вызывает сомнения в своей историчности, а это по другому и не трактуется (а по сути это значит, что он низвергает авторитеты), а завтра, когда и авторитетов уже не будет, то на кого спрашивается, он предложит равняться? – вот как понимает всё сказанное Боткиным Макарий.
– А что вас так не устраивает у Гиппократа, может быть клятва? – с глубоким намёком на небрежность к исполнению своих обязанностей, с подковыркой задаёт вопрос Макарий, чем перекашивает лицо Боткина в злобе на то, что табачный дым попал ему в глаз.
– Вы как всегда утрируете. – Парирует ответ Макария Боткин. Ну а Макарий идёт на хитрость и проявляет глухоту своего слуха, который на уровне своей слышимости Боткина, делает невероятно интересные и смешные выводы. – Ай, яй, яй, господин Боткин, зачем же так открыто высказывать ваши нетрадиционные взгляды на лечение, – назидательно качая головой, говорит Макарий, – И я, конечно, понимаю вас и ваши целеустремления найти лекарство от всех болезней, ведь каждый врач, в том числе и я, всегда находится в поиске этой своей панацеи, но нельзя же быть столь близоруким, останавливаясь на том, что тебе больше всего ближе. – Макарий многозначительно, под смешки своих сторонников, то есть всех вокруг, уставился взглядом на ту близорукость рук Боткина, около которой находились в своей близи его руки и на которую Макарий так пространственно намекал.
– Хотя и в этом я вас понимаю, – с воодушевлением, которое придаёт раздувшийся от возмущения вид Боткина, продолжает Макарий, – все нынешние болезни в основном носят не природного свойства характер, а причиной их возникновения стала современная среда, с её направлением на отстранение человека от любого рода деятельности. А вот этот застой мысли и физики тела, и ведёт к облегчению рассудочной жизни человека, который и раньше ничего вокруг дальше себя не видел, – я мера всему и всё вокруг подчинено моему обустройству, – а сейчас, когда это всё воплотилось в реальное его обустройство, то он уже идейно обращается к себе за поисками ответов на любого рода вопросы, видя только в себе ответы.
И вполне наверняка, Боткин нашёл бы, что этому Макарию возразить, и это не была бы пустая отговорка: меня не так все поняли, – если бы в этот момент со стороны дверей ведущих в соседнее от курилки помещение, вдруг не донеслись знаковые звуки, которые всегда сопровождают действия людей заглянувших сюда не только покурить. А так как связь между этими звуками и ведшимся разговором Макарием определённо прослеживалась, и можно даже сказать больше, Боткин не сомневался в том, что Макарий непременно всем этим воспользуется, чтобы его ещё больше принизить, то на этом разговор между ними заканчивается, и Боткин немедленно покидает своды этого помещения, но при этом обещает не забывать Макария и обязательно вернуться.
Так что зная в каких сложных отношениях пребывали между собой эти люди науки, а об этом всём, уж никто не знает откуда, знал Левша, не представляет большого труда сбивать мысль и накалять внутреннюю обстановку своего лечащего врача, доктора Боткина. Правда лечащим врачом Левши был не доктор Боткин, а доктор Белоглазов, но это мало что для Левши меняло – у него на каждого врача этой больницы был собран свой компромат, который он соответственно специфики этого учреждения назвал историей болезни.
– И если в истории болезни пациента, пошагово, начиная со времени возникновения и описания симптомов, расписано течение его болезни, то в истории болезни доктора, – на этой мысли Левша памятливо заглядывает в одну из ячеек своей памяти, где находится картотека с этими историями болезни. После чего он по памяти выбирает для себя наиболее знаковое на данный момент лицо доктора, и начинает вчитываться в его историю болезни. – Так вот, – многозначительно говорит Левша, переворачивая первую страницу этой относительно других пухлой папки, – доктор Белоглазов. И в первую очередь возникает вопрос, почему этот доктор представляет для нас особый интерес? – задаётся риторическим вопросом Левша, для которого этот его вопрос не вопрос.
И он-то уж точно знает, почему ему так этот доктор Белоглазов интересен и почему его папка самая пухлая из всех. Да хотя бы потому, что он и есть лечащий врач Левши, и его к Левше интерес не мог не вызвать ответной реакции интереса у Левши. И если на первых порах такая заинтересованность к себе со стороны доктора Белоглазова вызывала симпатию со стороны Левши, на всё тех же порах занимавшего скорее настороженную позицию по отношению к медицинскому персоналу, чем другую, где в нём даже прослеживалась доверительность отношений к человеку в белом халате. То вот когда он услышал, и при том совершенно случайно, – когда он задержался в том самом, соседствующим с курилкой помещении, в одной из тамошних кабинок, – на кого опирается в своей работе и кто ходит в моральных авторитетах у его лечащего врача, доктора Белоглазова, то у Левши на всех одновременно врачей открылись свои было затуманенные признательностью глаза, и с этого момента в лице Левши на свет явился первый ненавистник и сопротивленец всей этой врачебной системы.
– Я, говорит Белоглазов, особо уважаю незабвенного Павлова Ивана Петровича. И благодаря его методике, я не одного пациента поставил на ноги и вывел в люди не припадочным, а человеком ответственным за свои неблаговидные поступки. – Вот прямо так, без всякого сожаления своих излеченных этой страшной методикой пациентов, и осуждения себя со стороны своих коллег, как и должно быть, заявляет доктор Белоглазов. И Левша хоть и находится за стеной в другом помещении, он прямо перед собой видит его усмехающееся лицо. И теперь Левша заодно видит, как он был наивен в том, что во всём доверился своему врачу, который, как сейчас им выясняется, о нём и вовсе не думал и даже в упор не видел, видя перед собой только его рефлексию.
– И глаза у него не белые, а стальные до своей жестокосердности и беспощадности к любого рода неповиновению. – Кусая в исступлении свой кулак руки, начал темнеть мыслями Левша по отношению к своему лечащему врачу.
А там, в курилке, между тем не успокаиваются, и все эти представители врачебного сообщества продолжают свои на бытовом уровне дискуссии. И если бы Левша своими ушами не услышал, о чём они между собой говорят и что их на самом деле волнует, – да те же самые неурядицы, которыми занят самый обычный человек, – то он бы ни за что в это не поверил. Ведь он до этого времени смотрел на врача с позиции своей недосягаемости его значимости, чуть ли не полубога – и это не плод разумения больного, воспалённого жаром от повышенной температуры, а это что ни на есть реальность и истина, подкрепленная логикой мышления человека. Ведь недосягаемость есть основная характеристика этих обожествлённых человеком существ, и значит, врач, заслуженно или не заслуженно, что не столь важно, вполне мог видеться в таком полу божественном качестве больными, и не обязательно в тяжёлом состоянии.
А тут, как Левшой прямо сейчас выясняется, врачей волнует всё тоже самое, что и его, и они дискутируют не о возвышенных вещах и мировых проблемах, а им интересней потрепаться о том, как там сегодня выглядит новенькая докторша и как бы половчее затащить её в койку. Ну а от этих последних слов, которые себе позволил высказать вслух всё тот же доктор Боткин, у Левши прямо ум за разум зашёл. – Если уж врач не знает, как затащить человека в койку, то, что он тогда за врач такой?! – Левша прямо-таки потрясён тем, как мир врачей пал в его глазах и обесценился в своей малой грамотности. В размышлениях о чём, Левша и погрузился в свои тяжёлые думы о природе характера жизни врачей. О которых он, как оказывается, совсем ничего не знает, а всё то, что он о них раньше знал и думал, есть всего лишь продукт мифотворчества.
– Сдаётся мне, что и Гиппократа никакого не было, а его специально придумали, чтобы было на кого ссылаться, когда от новоиспечённого лекаря требовали обоснований его применяемого метода по излечению хандры у какого-нибудь важного господина. – Принялся размышлять Левша.
