Вся эта распрекрасная жизнь закончилась внезапно и очень резко. Потом, когда Яков вспоминал события тех лет, ему представлялся поезд, который летел на всех парах, и вдруг кто-то дёрнул ручку стоп-крана. И поезд застыл, как вкопанный. То есть, остановился-то локомотив, а вагоны по инерции ещё продолжали двигаться, вот и получилось сотрясение.

Лето – это всегда было хорошо. В садике готовились к большому празднику, Яшкина подготовительная группа на будущий год становилась первоклассниками. Праздник должен был состояться в среду, 18 июня. А была ещё только пятница, тринадцатое. Папа ушёл на работу утром и должен был в субботу, четырнадцатого, прийти домой. И Яшка очень этому радовался, потому что когда дежурство папы выпадало на пятницу, выходные он проводил дома. А в эти выходные они собирались поехать на рыбалку.

А утром папа почему-то не пришёл. Яша с самого утра гулял во дворе и не пошёл к Антошке играть в железную дорогу. Что было потом, Яша помнил очень отрывочно. Какие-то люди. Огромные заплаканные глаза мамы. Суета. Беготня. Яшу почему-то отвезли к бабушке Соне, и та тоже почему-то всё время плакала и гладила Яшку по голове. Домой он приехал в понедельник, это тоже было необычно, потому что в понедельник с утра надо идти в детский сад. Во дворе стояло очень много народу и посреди двора на табуретках – длинный ящик, обитый красной материей. Мама была какая-то незнакомая, такой Яша ее никогда не видел. Белое лицо и большие-большие чёрные глаза.

Что было потом – он не помнил, а следующий кадр навсегда отпечатался в его памяти. Много народу, лес. Сначала Яше было почему-то ужасно интересно и весело, а потом он увидел, как какие-то дяденьки опускают в яму тот самый красный ящик, который стоял во дворе. И тут Яша наконец-то задал вопрос, который вертелся на языке долго-долго, и, кажется, он его уже задавал, только никто почему-то на него не ответил. «А где папа?» – спросил Яша.

– «Я хочу папу». Повисла тишина. Всё, что происходило вокруг, замерло, как будто оцепенело. Кто-то, кажется, это был кто-то из тёток, попытался взять его за руку. Но Яшка вырвался и, повинуясь какому-то инстинкту, побежал к дядькам, которые всё ещё стояли у ямы. Тишина нарастала. Яше показалось, что она сжимается, свистит в ушах, как если ехать на велосипеде с горки, даже сильнее. Яшка добежал до ямы, удержался в нескольких шагах от края, он видел вокруг себя чьи-то перепуганные лица, но уже не мог различить, чьи. И в этот момент тишина лопнула, как будто распрямилась пружина, сжатая до предела. И вот в этот момент, в лопнувшей тишине, Яша понял, что отца у него больше нет. И тогда он закричал, закричал так дико и страшно, как никогда еще до этого не кричал в своей жизни. Нечеловеческая, звериная какая-то тоска и боль вылетали сейчас из хрупкой мальчишеской груди. Вспоминая этот крик, он всё время потом будет возвращаться к одному и тому же образу: маленький волчонок, потерявший свою волчиху, заблудившийся в огромном, чужом, холодном лесу. С тех самых пор он не любил лес. Не боялся его, но не любил.

Буквально через несколько минут Яшка успокоился и через час уже ничего не помнил. А со временем всё и вовсе затушевалось. И только иногда, глубокой ночью, глядя на полную луну, Яков Борисович вспоминал этот крик, тогда по его щекам текли слёзы. И ещё одно ощущение осталось навсегда с того страшного дня – с тех самых пор, сколько он себя потом помнил, ему было зябко, и детская какая-то беззащитность, или лучше сказать незащищённость, осталась в нём навсегда. Именно из этой зябкости и беззащитности выросло потом Яшкино одиночество. Осенью этого же года семья Борисовых переехала в другой район города, в новую двухкомнатную квартиру…

В первый класс Яшка Борисов пошёл, как все обычные дети, – первого сентября. С новым ранцем и большим букетом цветов. Школа уже была чуточку знакома, в конце августа Яша с мамой приезжали сюда, и его целый день смотрели врачи, обо всём расспрашивали, просили читать стихи. Стихи учить Яша очень любил и рассказывал их с удовольствием. А потом какая-то тётенька, очень молодая, с симпатичным улыбчивым лицом, чем-то похожим на мамино, спросила: «Будешь у нас учиться?», на что Яша, подумав целую минуту, решительно кивнул. Правда, как выяснилось, всё оказалось совсем не так просто. Класс назывался подготовительным, их было даже целых два – «А» и «Б». А школа была не просто школа, а специальный интернат для таких детей, как Яшка, которые плохо говорили. Но, несмотря ни на что, это всё равно было хорошо.

Здесь, в школе, своими сразу стали: учительница Наталья Ивановна, которая принимала Яшу в школу, воспитательница Антонина Ивановна, ужасно походившая на Галину Григорьевну из детского сада, и Татьяна Михайловна, тоже воспитательница, правда, была она у них очень недолго – меньше полугода. А еще свои были… нет, своих больше не было. Были ребята и девчонки, не свои, но и не чужие, их подготовительный «А», двенадцать человек. И еще подготовительный «Б», но там народ был совсем уж незнакомый. Не очень своя была логопед Валентина Николаевна, которая занималась с их группой, решительная, властная, с громким голосом, но объясняла она хорошо, и скоро Яша научился выговаривать некоторые звуки и вообще, речь стала чище. Самое главное было не в этом. Главным было то, что именно здесь, в школе, Яша открыл для себя понятие «чужие». Это было что-то совсем непонятное и непривычное.

Дело в том, что на Яшу никто никогда не повышал голос. Нет, мама иногда сердилась, конечно, если Яша проказничал, или промочил ноги, или ещё что-нибудь. Но это было как-то не зло, по-домашнему. А папа, тот вообще никогда не сердился, во всяком случае, Яша не помнил. Кстати, именно поэтому, Яше не нравились мамины старшие сестры: они были всегда какие-то излишне серьёзные и раздражительные. Раздражительность такую, недобрую, по любому поводу и даже безо всякого повода, Яша всегда считал самым вредным качеством в человеке. Потом, конечно, прибавятся и другие, но пока было так. Но даже и они, тётки, были хоть и не свои, но всё-таки не чужие.

Чужих в школе было сразу целых трое: физкультурник Юрий Николаевич, старшая воспитательница Зоя Васильевна и техничка тётя Надя, которая работала во вторую смену, вечером, когда вся малышня после ужина была в классных комнатах, а потом готовилась ко сну. Юрий Николаевич Яшу невзлюбил сразу. Яшка был худенький, физически не очень крепкий – здоровья-то никакого, – не умел подтягиваться на турнике, а самое главное, никак не мог научиться кататься на коньках. Когда физкультура была в зале, это было ещё ничего. Бегать и прыгать Яшка любил, не получается на турнике – ну и наплевать! А вот когда началась зима, здесь-то и посыпались настоящие неприятности. Юрий Николаевич часто раздражался, что называется, на пустом месте. И вообще, он был весь какой-то чрезмерно большой, Яше на него даже смотреть было неприятно. Сам большой, толстый, а глазки маленькие и все время бегают, как будто хочет всё сразу углядеть. И ещё: Юрий Николаевич дразнился, не обзывался, а так, как бы в шутку. Когда что-то не получается, не подойдёт, не поможет, а бросит какое-нибудь ехидное замечание или такую физиономию скорчит, как будто что-то кислое проглотил. Из-за него Яша и физкультуру не любил, и радовался, когда была возможность на неё не ходить, а такая возможность иногда выпадала.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.