— Она знала, что обед ему больше не потребуется, — глухо произнес Харденджер, — или она что-то такое узнала либо услышала сегодня, после чего нашему драгоценному доктору здесь задерживаться не было нужды.

Конечно, она рассказала ему о том, что видела и слышала. Это наводит на мысль, что она кое-что знает о делах Макдональда.

— Моя вина, — откровенно сказал я. — Чертовка! Она подслушала мой телефонный разговор с Шефом о поездке в Париж. Бог знает, как долго стояла она в дверях и наблюдала за мной. Я ее не сразу заметил, так как она стояла с той стороны, которой я плохо вижу. Заподозрила что-то неладное и по телефону предупредила Макдональда. А если она сообщила ему о моей хромоте, тот сразу догадался, кто здесь. Только на мне вина, — повторил я, — мне в голову не пришло подозревать ее. Считаю, что нам и надо с ней поговорить. Если она дома, конечно.

Харденджер направился к телефону, а мы с Шефом вошли в кабинет Макдональда. Я подошел к письменному столу, в котором обнаружили альбомы, письма и фотографии. Он был заперт.

— Минутку, — сказал я и вышел.

В гараже ничего подходящего для меня не было. К гаражу примыкал большой сарай. Я включил фонарик и огляделся. Садовые инструменты, куча брикетов серого каменного угля, куча пустых мешков из-под цемента, рабочий верстак и велосипед. А я искал гвоздодер. Наконец нашлась отличная вещь довольно тяжелый топорик. Я вернулся с ним в кабинет, подошел к столу. Тут появился Харденджер.

— Собираетесь взломать стол? — спросил он.

— Пусть Макдональд возражает, если ему хочется. — Я взмахнул пару раз топориком, и ящик стола открылся. Альбомы и официальная переписка доктора со Всемирной организацией по здравоохранению при ООН были на месте. Я открыл альбом, нашел страницу с отсутствующей фотографией и показал Шефу.

— Фотография нашего доброго друга, которую он не пожелал сохранить.

Какое-то неясное чувство говорит мне, что это сделано неспроста. Тщательно зачеркнута надпись, в которой не больше шести букв. Очевидно, название города. Начинается с «ТО...» Не могу угадать. Была бы другая бумага или различные чернила — простая задача для парней из нашей лаборатории. Но белые чернила, и зачеркнуто белыми чернилами, да еще на такой пористой промокательной бумаге! Не выйдет ничего.

— Ни одного шанса? — Харденджер недоверчиво посмотрел на меня. Почему это так важно?

— Если бы знал, тогда бы не беспокоился об этой замазанной подписи.

Отыскали нашу дорогую миссис Турпин?

— Не отвечает. Она живет одна. Вдова, как сообщили местные власти.

Для проверки отправил туда офицера, но он никого не найдет. Будем продолжать поиски.

— Это поможет нам, — кисло сказал я, вновь перелистал корреспонденцию Макдональда и отобрал ответы его коллег по Всемирной организации в Европе.

Я знал, что искать. У меня на это ушла пара минут — отобрать полдюжины писем от доктора Джона Вейсмана из Вены. Я протянул их Шефу и Харденджеру.

— Первая улика для суда в Олд-Бейли, откуда Макдональд последует на виселицу.

— О чем это вы, Кэвел? — резко спросил Харденджер, а Шеф взглянул невыразительно.

Я немного поколебался и глянул на Шефа. Тот спокойно произнес:

— Сейчас это можно говорить, мой мальчик. Харденджер поймет вас. И, кроме него, никто не будет знать.

Харденджер посмотрел на бумаги и потом вновь на меня.

— Что пойму? Мне давно пора понимать. С самого начала знал, что от меня в этом деле кое-какие детали скрывались. Прежде всего, все взялись за это дело слишком рьяно.

— Прошу прощения, — сказал я. — Так нужно было. Вы ведь знаете, что я часто менял работу со дня окончания войны: армия, полиция, специальный отдел, отдел наркотиков, вновь специальный отдел и потом частный детектив.

По сути дела, никаких работ я не менял, а служил у Шефа все последние шестнадцать лет. Каждый раз, когда меня выгоняли с работы... гм... это устраивал Шеф.

— Вовсе я и не удивлен, — глухо сказал Харденджер. — У меня имелись подозрения.

— Именно потому вы и старший инспектор, — пробормотал Шеф.

— Как бы то ни было, около года назад у моего предшественника, начальника охраны в Мортоне, появились сомнения. Не буду рассказывать, когда они у него появились и где. Но он пришел к заключению, что некоторые в высшей степени секретные открытия в бактериологии и вирусологии утекают из Мортона. Подозрения эти подтвердились, когда к нему обратился доктор Бакстер и сказал, что убежден в утечке информации из Мортона.

— Доктор Бакстер! — Харденджер был слегка ошарашен.

— Да, Бакстер. Прошу прощения и за это, но я намекал вам насколько можно ясно, чтобы не теряли времени на него попусту. Хотя, как он сказал Дерри, эта утекающая из Мортона информация не очень секретная. Не такая, как из лаборатории номер один, но тем не менее и она считалась секретной.

Очень секретной, в самом деле. Англия является ведущей страной в производстве бактериологического оружия против людей, животных и растений на случай войны. Вы никогда не услышите об этом в парламентских дебатах, когда будет идти речь об ассигнованиях для Мортонского центра здравоохранения, но наши ученые в Мортоне вырастили или усовершенствовали наиболее смертоносные виды бактерий, вызывающих чуму, тиф, оспу, туляремию и тропическую лихорадку у человека; свиную чуму, птичью чуму, слоновую болезнь, чуму рогатого скота, сап и сибирскую язву у скота; паразитов для растений: японского жучка, европейского пожирателя зерна, средиземноморскую фруктовую муху, колорадского жука, долгоносика для семян, рак цитрусовых, зерновую ржавчину, спорынью и бог знает каких еще паразитов для растений. Все они готовятся для локальной или мировой войны.

— Какое все это имеет отношение к Макдональду? — спросил Харденджер.

— Я подхожу к этому. Два года назад нам удалось установить исчезновение готовых вирусов из Мортона. В выводе трудно ошибаться. Истон Дерри принялся за расследование. Он сделал две ошибки — слишком смело играл с огнем, не предупредив нас о том, что творилось, и довольно опрометчиво выдал себя. Каким образом, мы не знаем. Возможно, он, сам того не ведая, вошел в контакт с человеком, помогавшим утечке информации из Мортона. Наверное, с Макдональдом, поскольку трудно предположить, что два агента разных стран работали одновременно. Словом, кому-то удалось разнюхать, что Истон Дерри может напасть на след. И Дерри исчез. Тогда Шеф устроил мой перевод из специального отдела в Мортон. Первое, что я сделал, — это подсадил утку. Взял стальную фляжку-контейнер очень сильного ботулинусного токсина, как на ней было обозначено, и положил ее в шкаф лаборатории номер один. В тот же день фляжка исчезла. У нас был установлен чувствительный приемник у пропускных ворот, ибо фляжка содержала не токсин, а микроволновый транзисторный передатчик на батареях. Любой проходящий с этой фляжкой в районе двухсот ярдов от ворот был бы тут же схвачен. Понимаете, укравший эту фляжку человек вряд ли стал бы ее открывать для проверки содержимого. Мы никого не поймали.

Нетрудно догадаться, что произошло. После наступления темноты кто-то подошел к забору в отдаленном месте и бросил фляжку на примыкающее поле всего лишь десяток ярдов расстояния. Они сделали это не оттого, что что-то заподозрили. Просто это был их обычный способ, ибо у проходной часто бывают проверки всех выходящих из Мортона. К восьми вечера этого же дня мы установили микроволновые улавливатели в лондонских аэропортах Саутенде и Лиде, в порту и...

— Сотрясение от падения фляжки через забор могло повредить батареи? спросил Харденджер.

— Американская часовая компания, производящая эти передатчики, сильно бы огорчилась, если бы такое произошло, — ответил я. — Ими можно стрелять из морского орудия, и они будут продолжать работать. Так или иначе, поздно вечером мы получили сигнал из лондонского аэропорта. Почти невероятно, но этот человек садился в самолет. Мы его забрали. Он признался, что курьер, берет пакеты раз в две недели по адресу в Южном Лондоне. Он никогда не видел того, кто их давал.