Отец наш очень любил рыбу – он приносил ее ото всюду – из магазина, с рынка, от рыбаков. Волнуясь, сдавал все это маме, и дома у нас всегда была рыба: жареная, вареная, тушеная, фаршированная, а по праздникам – рыбник – огромный, зарумяненный в духовке пирог с кусками рыбы на подушке из риса с пряностями и луком внутри.

Когда отец умер, мы купили и принесли маме рыбу – вот, это тебе. Мама только взглянула, помолчала немного и сказала тихо:

– Я не люблю рыбу.

На работе у нас переводчица, живущая с дочерью-студенткой и матерью-пенсионеркой, держала за городом лошадь, на которой они с дочерью по выходным катались верхом. И обе очень дружили со своей лошадью. А потом им пришлось купить еще одну лошадь, от которой в силу ее возраста хозяева собирались избавиться.

Купили потому, что их лошадь дружила с этой лошадью.

Увидев его на пляже, я подумала про себя: «Какой волосатый. Достанется же кому-то.»

Мне и достался.

А подругу мою мать ее будущего мужа увидела впервые у нас дома, когда к мой матери зашла в гости. Посмотрев на вызывающе синие модные тогда чулки и ярко крашенную рыжую голову, она сказала моей матери: «Да-а, не хотела бы я иметь такую невестку…»

Ее и получила.

Бог – шутник. Вот и думай теперь, что его нет. Кто же еще все это услышал и так над нами всеми пошутил?!

Был у нас на работе такой Иванов, в возрасте уже человек. Я – молодой тогда – смотрел на него и думал: «Вот ведь мерзкий тип, противная рожа!» А жена у него была хорошая, приятная женщина. Он при ней прямо менялся, добрел лицом, и голосом, и манерами. «Наверное, только на нее и хватает у него доброты.» – думал я тогда презрительно.

Потом только, дожив до ивановских тогдашних лет, я увидел, что и сам стал таким, как он: с людьми противным, а добрым – только со своей женой. Может, дело не в нас, а в них?

«Зачем вы ставите леса? – спросил я у мастера. – И так ведь дотянуться можно – экономия то какая была бы!»

«Вы знаете, – помолчав, ответил он – я в молодости тоже, когда смотрел на леса, всегда думал: «Зачем такие большие леса ради такой небольшой работы? И только став мастером, понял, что, пока леса не поставишь, толком ничего и не сделаешь.»

Был как-то у нас на дачах очень сильный ветер ночью. Утром встретил я вышедшего за калитку соседа, обсуждаем сильный ветер, и сосед рассказывает мне с непонятной улыбкой на губах:

– В прошлом году таким же вот ветром с крыши туалета у меня сдуло рубероид – я целый год собирался залезть и накрыть. Да все никак не мог приноровиться – я ведь уже не мальчик по крышам скакать. А этой ночью ветер совсем сдул мой туалет – повалил его на землю. Теперь то я приколочу рубероид на крышу как нечего делать!

Через месяц я при встрече спросил его – просто так, для поддержания разговора:

– Ну что, прибил рубероид?

– Нет еще.

– И туалет не поднял?

– Нет еще.

– А как же вы обходитесь?

– Да приспособились как-то…

Я дружу с соседской кошкой через забор – в руки она мне не дается, но любит слушать, как я ее хвалю. Бывало повернет уже за угол своего дома и идет куда-то по своим делам, но услышав мой голос, не оглядываясь, садится послушать меня. Я называю ее ласково по имени, говорю, что она хорошая, и всячески восхищаюсь ее красотой. Когда запас моих комплиментов иссякает, я наконец устало замолкаю. Посидев еще немного и ничего больше не дождавшись, она встает, и все также не оглядываясь, неспешно продолжает свой путь.

В этом двенадцатиэтажном доме был только один подъезд. А на улице у подъезда стояла скамейка. На скамейке обычно сидели пожилые люди – они так гуляли. Сидели они до странности неподвижно, словно в каком-то оцепенении. На них поэтому никто не обращал внимания, хотя некоторые из вежливости на ходу здоровались, не глядя ни на кого конкретно.

Много лет и этот жилец дома проходил или пробегал мимо. Но минули годы, и однажды он вышел из дома не для того, чтобы пойти дальше, а чтобы посидеть здесь на воздухе. Уже сидевший на лавочке пожилой мужик подвинулся, давая ему место: «Садись, занимай очередь.» «Какую очередь?» – не понял вновь пришедший. «На кладбище» – весело ответил мужик. «Как на кладбище?» «Ты что, не знаешь? Скамейка эта называется «Очередь на кладбище» – люди спускаются, посидят, посидят, и их увозят на кладбище. А на их место спускаются другие и тоже сидят, ждут здесь своей очереди…»

Как то на улице я встретил своего давнего знакомого – бывшего главного лесничего, который работал когда-то еще с моим отцом. Он рассказал мне, что теперь и он на пенсии и не работает больше. А лет за десять до пенсии построил себе загородный дом, и на половине участка посадил десятка два сосен.

– Теперь они уже совсем большие, как вот эти, – показал он на растущие неподалеку деревья. – Там я и гуляю между ними, – сказал он с гордостью, радостно улыбаясь своей судьбе.

Рыбалка в нашей речке скромная – все больше плотва. Окушки еще – да и то редко. Но однажды в самом широком месте реки вытащили щуку. И ловились такие щуки целую неделю. Почти каждый день. Но только в одном месте. Народу сбежалось ловить – видимо-невидимо. А потом, как отрезало. Но народ не уходил еще несколько месяцев. И потом еще года три люди приходили на это место и стояли со спиннингами на берегу и на лодках. В надежде на щуку.

Он начал строить дачу сначала нехотя – жена давно приставала – но потом увлекся, придумал оригинальную конструкцию с выносным вторым этажом, нависающим над первым. Ему самому очень нравилось, и он представлял уже, как поразится жена, когда увидит. Но жена, увидав незаконченную еще работу, неожиданно сказала: «Курятник».

После этого он потерял к даче всякий интерес и больше там почти не появлялся. Жена думала, что он со временем отойдет и достроит. Но шли годы, а дом так и стоял, укоризненно глядя на всех пустыми оконными проемами. Сначала посерел, потом стал чернеть, брусья, из которых были выложены стены, рассохлись и безобразно выгнулись, образуя большие щели. Со временем все стало ни на что не годным, и исправить уже ничего было нельзя. Дом стоял так и десять лет, и двадцать – черный и страшный. Соседи возмущались, но все без толку. Жена его, приезжая, пряталась от дождя или обедала в старой подсобке на участке, а он приезжал только раз в год осенью, чтобы увезти собранную женой картошку. Когда он умер, соседи не раз предлагали ей продать почерневший и покореженный дом на дрова, но она всегда отказывалась…

В одной деревне жили по соседству две женщины. И по соседски дружили. И было у каждой по сыну.

Сыновья-сверстники тоже дружили. Один из них после армии женился. Пришел он как-то днем домой и застал там свою молодую жену с другом-соседом. Друг выпрыгнул в окно и побежал. Второй прыгнул следом, схватил лопату, погнался за ним, догнал и убил этой лопатой.

Одного похоронили, другого посадили. А две их матери – подруги и соседки – ходили вдвоем в не топленную баню на задворках, и пили там с горя самогонку.

Сын соседки вернулся из армии досрочно – на полигоне получил контузию от разорвавшейся вблизи мины. По началу вроде бы все ничего, но с годами он становился все больше и больше не в себе. Сидел дома на жалкой пенсии по инвалидности, на работу нигде не брали. Но вот как-то сосед согласился помочь и пристроил его по знакомству на лесопилку грузчиком.