– По разделениям! Дела-ай раз! – командовал старшина роты, и все высоко вскидывали одну ногу.

– Выше, выше! – звучала команда старшины, а тяжелый яловый ботинок тянул ногу книзу, и липкий пот заливал глаза и стекал между лопаток, оставляя белые соленые следы на синей робе.

Горячий асфальт жег ступни даже через подошвы грубых ботинок. Не все такое

выдерживали – случались и тепловые удары прямо на плацу.

Это были мои первые уроки повиновения, первые уроки воинской дисциплины.

Нас муштровали на строевых основательно. Но на что я сразу обратил внимание, курсанты третьего-четвертого курсов считали, что курсант «Системы» должен иметь вид весьма независимый, несколько расхлябанный, честь отдавать нечетко, одним словом – быть подчеркнуто небрежным. И скажу, мне это в чем-то импонировало…

Но не только строевые занятия мучили нас. Просыпаться по команде – первое, с чем

сталкивается любой новобранец, было очень тяжело психологически. Но именно с этого и начинается дисциплина, в том числе и самодисциплина.

Навсегда сохранил я в своей памяти щемящее ощущение горечи и досады, когда с командой «Подъем!» чувствуешь, как уходит, улетучивается блаженство, единственное доступное курсанту блаженство – блаженство сна, пусть даже на тощей казенной подушке.

Сон – это сказка!

Дежурный по роте, старшина и дневальные обходили роту, покрикивая на тянущих с подъемом, но, конечно, находились особо ленивые, которые делали вид, что встают, но, как только дежурный проходил, сейчас же опять заваливались в койку.

После сигнала «Подъем!» роты строились на плацу у «Шлюпочной базы» по форме: «Трусы – ботинки». По команде обувь снималась и ставилась рядом. После этого мы гуськом взбирались на вышку для прыжков в воду и прыгали, вернее нас с нее сгоняли криками, а иногда и силой, дежурный офицер или командиры рот, мы плыли вдоль берега метров двести и выходили из воды, чертыхаясь, отфыркиваясь и вытряхивая воду из ушей. Затем строились, каждый у своих ботинок, и надевали их. В этом был глубокий смысл: «Если обувь стоит нетронутая, значит, человек утонул и его надо срочно искать». На этом физзарядка заканчивалась.

После завтрака шли занятия по уставам, изучение устройства автомата и противогаза, потом строевые занятия, чередовавшиеся с уборкой помещений и подметанием строевого плаца. Во время подметания плаца пыль над ним стояла столбом, но мы старались поднять ее еще больше – просто так, назло всем!

«Курс молодого бойца» включал в себя не только строевые занятия. Офицеры кафедры «Морской практики» обучали нас вязанию морских узлов, флажному семафору, клотику и азбуке Морзе. Запомнилась поговорка одного из офицеров кафедры «Морской практики»: «На корабле не плавают, а ходят. Плавает говно в проруби!» и «Веревок на корабле две – бельевая и та, на которой вешают провинившихся. Остальные лини, концы, канаты, швартовы…»

Несколько раз мы ходили на училищное стрельбище, расположенное за пределами территории «Системы». Нам выдали по три патрона, и каждый пытался поразить мишень тремя одиночными выстрелами из «калаша» – автомата Калашникова. Не сразу и не у всех это получалось.

Как-то раз, утром, нас подняли по тревоге и бросили марш-броском по пыльному, покрытому желтой выжженной травой плато, в противогазах, с автоматами и подсумками. Тяжелый автомат и подсумок оттягивали бока, коробка противогаза била по бедру… Дышать было очень трудно. Многие сразу нашли выход – отвинчивали трубку противогаза от фильтрующей коробки – дышать становилось легче. Но в пылу бега, когда пот заливал под маской глаза, а очки маски запотевали, сложно было заметить как гофрированный шланг откручивался от маски и падал в траву.

После марш-броска еще долго бродили по плато отдельные фигуры, разыскивая шланги от своих противогазов, так как противогаз необходимо было сдать в собранном виде.

Загружали нас не только делами внутри училища. Были и погрузочно-разгрузочные работы на флотских минно-артиллерийских складах и на складах вещевого снабжения. Но особенно тяжелыми были работы в подвалах здания училища, где строились тогда помещения для новейшего учебно-тренировочного комплекса, имитирующего работу ядерной энергетической установки атомных подводных лодок второго поколения. Нам поручали выносить битый кирпич, камень и щебень, после демонтажа старых стен и пробивки новых проемов. Работали в жару, в клубах пыли, от которой слезились глаза, першило в носу и пересыхало в горле…

Не менее тяжелым было бетонирование полов в подвалах, куда мы, с трудом передвигаясь в узких проходах, вручную на носилках перетаскивали бетонный раствор. Нормы были немаленькие, и к концу дня я выматывался до предела.

Такая работа сгоняла лишний вес и лишний жир, у кого они были, очень быстро. Постоянно хотелось есть. Еда в столовой сметалась со столов, как говорится, в «мгновение ока», хотя кормили нас неважно. Курсантские названия блюд: «рагу по-бухенвальдски», «щи язвенные» – говорили сами за себя. Частенько дежурные старших курсов брали со своих столов бачки с первыми и вторыми блюдами, нетронутые старшекурсниками, и передавали их на наши столы. Мы съедали все, не заставляя просить себя дважды.

Меня и еще двух моих новых товарищей из класса – иногородних ребят – выручала моя мама, приезжавшая в «Систему» каждый день, ближе к вечеру, когда становилось прохладнее. Мы втроем быстро опустошали привезенные ею, уложенные в еще теплые кастрюли, домашние котлетки или отбивные, жареную курицу или рыбу, уплетая все это «за обе щеки» вместе с гарниром и салатом из свежей зелени, огурцов и помидоров, запивая потом домашним компотом из персиков. Это здорово поддерживало силы наших молодых организмов. Спасибо тебе, мамочка!

Август подходил к концу, но до присяги было еще далеко.

В один из дней августа, если быть точным, 20-го числа в 23 часа прозвучал сигнал боевой тревоги. Нас подняли по тревоге, выдали автоматы, противогазы. Всю ночь мы ожидали посадки, в качестве десанта, на пришедший накануне и стоявший в глубине бухты гигантский круизный лайнер. Его бело-черная громадина выделялась на фоне корабельных огней и в ночной темноте…

Так, мы с оружием, еще не принявшие военной присяги, чуть было не были втянуты в начавшуюся заваруху в Чехословакии.

Я знал из газет, что компартия этой республики пыталась идти по своему, отличному от всего социалистического лагеря, пути и что страны Варшавского Договора расценили это как контрреволюцию. События, длившиеся в Чехословакии почти год и получившие, с легкой руки журналистов, название – «Пражская весна», закончились стремительным и согласованным вводом армий стран Варшавского Договора и установлением полного контроля над чехословацкой территорией.

Но для нас все обошлось. Наутро мы вернулись в казармы.

«Курс молодого бойца» продолжался. Мы много и часто работали на камбузе нашей столовой. Выносили пищевые отходы, мусор, мыли посуду, чистили картошку – на то он и «курс молодого бойца». Основным местом нашей работы был овощной цех. Рассаживались на банках вокруг лагуна с очищенным в картофелечистке картофелем и в ручную, ножами, вырезали в картофеле оставшиеся глазки и потемнения, кидая затем чистую картошку в четыре ванны, прикидывая, скоро ли они наполнятся. Картошки было очень много, работы хватало на полночи.

Работа была грязная и тяжелая, но и в ней мы находили положительные моменты, когда в два часа ночи жарили на камбузе картошку – это было объедение! Жареной картошкой мы должны были накормить и сокурсников, не заступивших в наряд, потому что старая традиция гласит: «Поел сам – накорми голодного товарища!»

Постепенно втянулись, руки и ноги ныли меньше, но есть все равно хотелось. Правда, мы приноровились посещать магазинчик, расположенный в подвале дома, неподалеку от училища, и покупали там «сгущенку», пряники, реже конфеты. Был в роте случай, когда на спор, один парень выпил без остановки 10 банок сгущенки. Все думали, что ему станет плохо, но он только облизнулся и попросил еще… А сгущенку все-таки было жалко.