Стоп. Ещё была фея-обманщица… Бред какой-то. Фея? Впрочем, чего только не приснится… Фея парила в полуметре от земли… от стриженного газона… но потом таки изволила спуститься, чтобы подойти к Даше и…

Сердце у неё так и хлопнуло.

Нет, полностью картина дурного, но такого реалистичного сна, в котором даже озноб ощущался, и волны ледяного холода от… кого?.. не восстанавливалась картина целиком, но какие-то фрагменты вспыхивали в голове. Её попытка пройти к бабе Любе. Выверты пространства… вот с этого момента, должно быть, уже сон, потому что… Какая-то дурь в голове, затуманенной, как после единственного школьного эксперимента с коноплёй, когда кто-то принёс в класс несколько самокруток, и уединившиеся после занятий в уголочке городского парка девчонки-девятиклассницы пытались затягиваться и форсить, «по-взрослому». Ох, как же Даше было хреново! Одного раза хватило ума набраться…

Вот такая же дурь недавно туманила башку. И сквозь это марево кое-как продирались воспоминания.

«… Ты принимаешь мою помощь? Чем ты готова пожертвовать ради здоровья ребёнка?»

«Всем! Я бы жизнь за неё отдала!»

«Мне хватит и половины…»

И молодой голос бабы Любы:

«Ты крепко увязла».

Да, она точно влипла, влипла! Пока ещё не поймёт, во что и насколько, но… Эта полупрозрачная аферистка твердила что-то о Ксюше. И зачитывала торопливо какой-то Договор! Потом пришёл кто-то страшный, вроде как засвидетельствовал его и ушёл…

Ох!

Даша попыталась вскочить, но поясницу прошило болью.

— Какая смешная!

— Какая несчастная!

— Какая трогательная-претрогательная старушка! Зачем ты здесь?

— Мы поможем!

— Поможем!

— Держись, бабулечка-красотулечка!

Замельтешили девичьи личики, защебетали голоса, множество ручек подхватило её со всех сторон и прямо-таки вознесло на ноги. Закружились, запорхали в тесном хороводе невесомые хохочущие девушки в лоскутных одёжках, принялись было дёргать её за плечи, щипать, но после решительного:

— Брысь, мавки шальные!

… долетевшего откуда-то со стороны, зафыркали и отпрянули, унёсшись прочь. В густые, серебрящиеся в свете огромной луны, кроны ракит, окруживших кольцом широкую лесную поляну.

Почему-то именно на эту луну уставилась Даша во все глаза. Огромную, серебристую, не с привычными глазу тёмными пятнами, а с бледно-голубыми подтёками и перьями облаков… словно спутник этой Земли обзавёлся и атмосферой, и водой…

Этой Земли?

Она опустила взгляд на колодезный сруб в центре поляны. Невозможная луна ухмылялась в высоко стоящей воде, и, как улыбка на смайлике, её перечёркивал покачивающийся на слабой волне деревянный ковшик-утица. А рядом с колодцем стояли двое.

Долговязый подросток в холщовой, вышитой по вороту рубахе чуть ли не до колен, подпоясанной какой-то верёвочкой, в холщовых же штанах… на язык так и просилось старинное слово — «порты»; белоголовый, голубоглазый, весь в конопушках. И торба через плечо. И дудочка на гайтане на шею подвешена. Чисто пастушок. [1]

А рядом с ним… И как её звать теперь? Бабой Любой язык не повернётся. Ей теперь с виду двадцать пять-тридцать, разве что глаза… не девичьи. Мудрые. Ведающие. Одно слово — Ведьма. Или Ведунья.

Было до них шагов десять, не больше. Но отчего-то Даша знала, что дадутся ей эти шаги нелегко, но пройти их, хочешь — не хочешь, а придётся. Чтобы не было всё напрасно.

Что именно «всё», она пока не понимала, но твёрдо сказала, что больше никому не позволит себя заморочить.

И шагнула вперёд, прямо сквозь осоку, выросшую вдруг до пояса и ставшую невероятно острой. Кромки жёстких стеблей с лёгкостью располосовали джинсы, свитер, мало того — заскрежетали по кроссовкам, прорезая и их насквозь… «Вздор, — холодно думала Даша, делая второй шаг. — Всё вздор. Морок. Это сон. Я ведь не чувствую боли, хоть кровища из ног уже сочится…»

«Морок» — повторила она на третьем шагу уже твёрже.

«Сон» — на четвёртом.

«Сгинь!» — на пятом.

И осока сгинула. Сон ведь, в самом-то деле… Осталась мягкая густая трава, опасная лишь тем, что в ней легко можно запутаться ступнями. А порезанная в лоскуты одежда вроде как подумала — и затянула все дыры, вернув нетронутый вид.

— А я говорила! — торжествующе сказала молодая баба Люба, не спуская с Даши глаз, но обращаясь, по-видимому, к пастушку. — Ей только инициации не хватало.

Тот пожал плечами:

— Да и это не инициация. То ж пока во сне… закрепить надоть бы.

— Поможешь?

Он вздохнул и пристально глянул куда-то сквозь Дашу, которую этот диалог начинал сердить. Ишь, нашлись Избранные, одни они всё понимают, а из неё до сих пор дурочку строят! Объяснит ей хоть кто-нибудь, что вообще происходит? Где она? И… где Ксюша? Всё ли с ней в порядке? Не просто так её в непонятном Договоре поминали.

И вздрогнула, когда мальчишка глянул ей прямо в глаза.

Словно увидела Вечность…

Он насмешливо свистнул, разрывая зрительный контакт, и потянулся за дудочкой. Тростинка с четырьмя кривовато высверленными дырочками сперва засипела, а потом издала чистую хрустальную ноту.

— А вот поди ж ты! — неизвестно чему обрадовался пастушок. И важно кивнул. — Помогу. И не только в силу войти. Моя вина в оморачивании есть, а потому что сумею — подправлю, или хотя бы присоветую. Не люблю долгов.

И тут же по ракитам покатилось эхом:

— Долгов…

— Долгов…

— Ой, как интересно!

— Тише, девоньки, а то опять забрыськает!

Даша беспомощно оглянулась. Спросила жалобно, сбитая русалочьим шёпотом с боевого настроя:

— Это сон?

Оба синхронно кивнули.

— А… зачем?

Глупо, да, но почему-то больше в голову ничего не приходило, а молчать — невыносимо.

На этот раз отозвалась бывшая баба Люба:

— Потому что лишь во сне смертная может попасть в Межмирье. Даже если она ведьма, как ты.

***

Вроде бы костёр был в такую пору без надобности: и светло от луны, и летняя ночь тёплая… разве что тянуло свежестью от близкой воды, чей едва слышный плеск доносился за ракитами. Но откуда-то на поляне, неподалёку от колодца, взялся примятый круг травы с кострищем в центре, куда шустрые мавки вмиг натаскали полешек и уложили шалашиком, прямо-таки по-туристски. В углубление меж дровишек насовали бересты и щепочек, охапку сухого мха… и, хихикая, прыская в ладошки, чинно расселись кружком поодаль. Выжидающе уставились на Пастушка. Мол, не помешаем? Мы ж помогли, не прогоняй!

Усмехнувшись, тот прищёлкнул пальцами и звонко крикнул:

— Гори-гори ясно!

И с его пальцев в растопку полетел целый сноп весёлых искр.

Мавки тихонько завизжали от удовольствия.

Костёр занялся быстро, махом, как по волшебству. Впрочем, так оно и было. Земля же в двух шагах от него взбугрилась невысоким валом, к которому бывшая баба Люба и подтолкнула Дашу:

— Садись. И не потому, что в ногах правды нет, а просто тебе сейчас полезно быть ближе к огню. Он следы чужого морока выжигает. Прыгать через него не обязательно, это вон пусть те шебутные сигают, нам и рядом достанет посидеть…

— Для чего достанет? — шёпотом спросила Даша, послушно опускаясь на земляное пуф, покрытый мягкой травой. Хотела ещё что-то спросить, но запнулась, испугавшись возможного ответа.

— Ты сразу уж так труса не празднуй! — спокойно сказал Пастушок, тоже присаживаясь на кочку, выросшую чуть правее от вала. — Огонь тебе полезен, как стихия полезна каждому, в ком есть хоть искра магии. Ты не то, чтобы ведьма… Это Любава в привычных понятиях мыслит, вот так тебя и назвала. На самом деле, ты Одарённая. Слышащая. Редкий маг, из тех, что последние две сотни лет рождаются почти исключительно в вашем мире. Хоть общий магофон у вас и слабенький. А может, именно по этой причине… В общем, не робей, Дарья, страшного в том ничего нет. Здесь, кстати, ты и не должна особо бояться.

От его неторопливого речитатива, монотонного, ровного как-то враз стало спокойнее. И даже не удивляло несоответствие взрослой гладкой речи подростковому обличью.