Я обнимала его. Касалась его.

В ту последнюю ночь я гладила его спину и плечи, бедра и задницу, руки, шею, лицо.

Пока он был моим, я любила его.

А потом я отпустила его.

В аэропорту я не знаю, что сказать.

Мы держимся за руки по дороге от парковки к стойке регистрации.

Мы держимся за руки на пути от стойки регистрации до линии безопасности.

Мы держимся за руки, пока наконец не наступает момент, когда он должен уйти, а я должна остаться, и мы больше не можем держаться за руки.

Он бросает рюкзак на пол и притягивает меня к себе.

Я не могу придумать слов, чтобы сказать ему что-нибудь значимое. Тру мои влажные ресницы о его футболку, чувствую его губы на макушке, его руки крепко обнимающие меня.

Я не скажу ему, что не хочу, чтобы он уезжал. На другом конце страны есть маленькая девочка, которая нуждается в нем. Есть место, в которое он вписывается, жизнь, которая не является этой жизнью, и я не могу сомневаться в том, что она может претендовать на него. Я не имею на это права.

Я могу пожелать, чтобы все было по-другому. Я желала этого тысячу раз. Но от этого ничего не изменится, и я не скажу ему, что хочу, чтобы он остался.

— Эй, — говорит он.

Я смотрю ему в лицо, прижимаю ему уши там, где они торчат, потому что на нем черная бейсболка. Он сядет в самолет рядом с какой-нибудь дамой, которая подумает, что он безымянный чувак из колледжа, никому не нужный. Она не будет знать, что он — это все.

— Я буду скучать по твоим ушам, — говорю я ему.

— Мне будет не хватать щели в твоих зубах.

— Я никогда не показывала тебе, как я могу плевать через нее.

— Все в порядке. Мы нашли себе другое занятие.

Это заставляет меня улыбнуться, что заставляет и его улыбнуться, и мы просто смотрим друг на друга. Я изучаю, как морщинки появляются в уголках его глаз, как глубокие складки пролегают вокруг губ, обнажая красивые зубы. Его слегка кривой нос. Улыбка исчезает, оставляя его рот таким же серьезным, как и глаза.

Я глажу его за ушами. Щипаю его за мочки ушей.

— Я не знаю, как это сделать, — говорю я ему.

— Другого выхода нет. Мы просто делаем это.

Я тянусь к козырьку его бейсболки, стягиваю ее и поднимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его.

Прощание. Я целую Уэста на прощание.

Его рука сжимает мою шею сзади. Его язык проникает в мой рот, и поцелуй становится все глубже, глубже, пока мы не достигаем того места, где между нами нет границы. Место, где я отдала ему частичку своего сердца, своей души, молитвенный флаг с мягкими, истрепанными краями, который хлопает на ветру, утверждает, что он принадлежит мне навсегда.

Этим поцелуем я говорю ему, что хочу, чтобы он был здоров. Что я хочу, чтобы он процветал. Я хочу, чтобы он использовал свой ум и свои руки, свою любопытную неугомонную энергию, свое творчество, чтобы поставить их на службу чему-то, что питает его душу.

Я говорю ему, что хочу, чтобы он не забывал есть, печь хороший хлеб, обращать внимание на то, что он делает в течение дня, что он вкладывает в свое тело.

Я говорю ему, что люблю его, и моя любовь означает, что я хочу, чтобы он был счастлив, я хочу, чтобы он был целым.

Моя любовь означает, что я должна отпустить его.

Когда он отодвигает губы, прижимается кончиком носа к моей щеке, я плачу, грязная и мокрая, и он говорит:

— Боже, Кэролайн. Не надо.

— Все в порядке, — говорю я.

Его руки лежат на моих плечах, на моей шее, его большие пальцы гладят мой рот, а я поглаживаю его предплечья, мышцы твердые и напряженные.

Хочу, чтобы у нас было больше времени.

Не думаю, что это справедливо, что у нас нет больше времени.

Мои пальцы цепляются за кожаный браслет на его запястье, за буквы его имени. Я нахожу защелку и провожу под ней большим пальцем, открывая ее. Браслет падает на пол, и когда я протягиваю руку, чтобы поднять его, наши головы сталкиваются друг с другом, потому что он нагнулся, чтобы поднять его для меня. Еще одна вещь, которую он сделал бы для меня, потому что может. Еще один способ, которым он хочет помочь мне.

— Я хочу сохранить его.

Он улыбается и говорит:

— Хорошо.

Он надевает его мне на запястье, а потом целует мою руку, прямо у защёлки, прямо над пульсом.

Внутри меня тоже есть флаги с его молитвами. Я буду носить его с собой повсюду до конца своих дней.

— Береги себя, — говорит он. — Не позволяй никому безнаказанно нести всякую чушь.

— Не буду.

— Бриджит и Куинн присмотрят за тобой. И постарайся удержать Криша от самоуничтожения, если сможешь.

Криш.

Кришна — это беспорядок.

Он позволил Уэсту взять вину на себя, вышел из тюрьмы и прямиком направился в бар. Он не вернулся в квартиру и не отвечает на звонки Уэста.

Только Бриджит, кажется, знает, что он делает. Она разговаривала с ним несколько раз. Она беспокоится о нем, но никто из нас не знает, что делать.

Сейчас я не могу по-настоящему сосредоточиться на Кришне.

— Я сделаю все, что в моих силах.

Мой голос полон слез. Мое сердце так полно порезов, зазубрин с каждой секундой кровь течет все свободнее. Опустошает меня.

Он кладет голову мне на шею и целует в том месте, где шея переходит в плечо.

— Не плачь из-за меня. С тобой все будет в порядке. Отлично. Лучше, чем отлично. Ты будешь гораздо больше спать, и это хорошо. Ты проживешь дольше.

Вернись ко мне.

Слова кричат внутри меня, как маниакальные призраки, но я закрываю рот и кладу руки на его тело, просто чтобы почувствовать его тепло и то, как его спина поднимается и опускается с каждым вздохом.

Не знаю, увижу ли я его когда-нибудь снова.

— Обещай мне, — говорю я, хотя и не собиралась этого делать. Я поклялась себе, что не выдвину ни единого требования. — Обещай, что будешь моим другом. Обещай, что позвонишь мне, напишешь, расскажешь, что с тобой происходит. Обещай, что если ты проснешься среди ночи, если останешься один, если тебе кто-нибудь понадобится...

Он поднимает голову и снова вытирает мои слезы, на этот раз большими пальцами.

— Обещаю.

— Тебе понадобится друг.

— Ага.

— Я хочу быть твоим другом, Уэст.

Он целует меня в кончик носа.

— Ты уже мой друг, Кэролайн Пьясеки.

Я просто закрываю глаза, разжимаю руки и отпускаю ворот его футболки.

— Тебе следует встать в очередь.

— Ага.

— Напиши мне, когда приземлишься.

— Я так и сделаю.

— Передай привет сестре.

— Ей это понравится.

На этот раз, когда он целует меня, я не позволяю себе прикоснуться к нему. Только у самого рта.

У него такие мягкие губы.

Они рассказывают мне все и даже больше.

Живи. Дыши. Дерись.

Будь той, кто ты есть. Будь лучше.

Будь свирепой.

— Не жди меня, — шепчет он и снова целует меня. — Я не хочу, чтобы ты ждала.

Когда он берет свой рюкзак и уходит, я думаю о том дне, когда мы встретились.

Как он въехал на своей машине почти прямо мне под ноги. Как он дразнил меня, заставлял улыбаться, доводил до обморока.

Как он выглядел с этой тупой резиновой курицей, свисающей с его пальцев, ухмыляясь, спрашивая меня:«Хочешь поиграть?»

Думаю, что, может быть, я всегда ждала его.

Всегда.

И не знаю, смогу ли остановиться.

ПОСЛЕ

Дело в том, что, чтобы быть хорошей девочкой, ты тратишь всю свою жизнь на разработку тонко отточенного радара для обнаружения всего, что потенциально может заставить людей любить тебя меньше.

Девушки, подобные той, которой я была в августе прошлого года, — мы питаемся одобрением. Мы живем ради этого.

Поэтому, когда на нас злобно нападает парень, который изо всех сил старается заставить нас чувствовать себя грязными и отвратительными, наша первая реакция — всегда взять всю вину на себя.