Это чудо, что папа вообще уехал из Патнема.

— Зачем?

— Чтобы у тебя была веская причина держаться от меня подальше.

— Да, это я уловила, но все равно не понимаю. И не пытайся кормить меня всякой ерундой о том, что я богатая, а ты бедный, или ты слишком благородный, или еще что-нибудь.

Он гримасничает. Отходит к окну, поворачиваясь ко мне спиной.

— Я не благородный.

— Тогда кто ты?

Нет ответа. Молчание затягивается, часы Бриджит отбивают секунды — одну, две, три, четыре, пять, без ответа — пока вдруг Уэст не поворачивается и не говорит:

— Я чертов эгоист, ясно? У меня есть планы на будущее, и тебя в них нет. Ты никогда не будешь в них участвовать, Кэр, поэтому мне просто имеет смысл держаться от тебя подальше, чтобы я мог сосредоточиться на том, что важно.

Что важно.

И это не я.

Я смотрю на Смурфетту у себя на коленях, на ее золотистую копну волос, на ее дурацкие туфли и платье, и мне хочется ударить ее. Хочется ударить себя, прямо туда, где болит, туда, где слова Уэста вонзились в старую жгучую рану под моими легкими, в ту жизненно важную точку, в которую он продолжает бить меня, даже не заботясь об этом.

Он не пытается причинить мне боль. Он просто эгоист.

— Не смотри так, — говорит он.

— Я буду смотреть так, как захочу, — я выделяю каждое слово, медленно и тщательно, потому что не хочу, чтобы он знал, что причинил мне боль.

Переворачиваю подушку и обвожу контур шляпы Мозговитого Смурфа. Я всегда отождествляла себя с Брэйни.

— Кэр...

— Наверное, тебе лучше уйти.

Он поднимает пальто. Подходит к двери. Я жду, когда она откроется, жду, когда он выйдет, жду, когда начнется та часть моей жизни, в которой нет Уэста.

Но он стоит там, а потом наклоняется к двери и со всей силы бьет по ней ногой, три раза. Он пинает дверь так сильно, что я подпрыгиваю.

Волосы на моих руках встают дыбом.

Насилие — это колокольный звон внутри меня. Объявление о том, что что-то начинается, что-то высвобождается.

Он снова поворачивается ко мне.

— Я не хочу уходить. Ясно? Это моя проблема, Кэролайн. Я никогда не хочу уходить от тебя.

— Чего же ты тогда хочешь?

Я почти в слезах. Почти кричу, потому что не понимаю. Никогда не понимаю.

Он подходит, бросает пальто на койку Бриджит, упирается обеими руками в металлический каркас кровати. Его ноги широко расставлены, и он заслоняет свет с потолка. Я не вижу его лица, но, когда он говорит:

— Я хочу поцеловать тебя снова, — я слышу мягкость его слов. Почти чувствую это.

Уэст толкает мою ногу своей, упираясь в мое колено.

— Я мог бы скормить тебе историю о том, что я хочу этого, потому что думаю, что тебе нужен кто-то, кто покажет тебе, что ты не сломлена, что ты красивая и сексуальная, и если ты грязная, то только в хорошем смысле, в том, в котором все грязные. Я мог бы сказать тебе это, и это было бы правдой, но на самом деле правда в том, что я эгоист и хочу тебя. Не знаю, как перестать хотеть тебя. Я просто чертовски устал от попыток.

Он слегка сдвигается, позволяя свету рассеяться вокруг его головы. Это освещает его, показывает мне его глаза. Они напряженные, сверкающие и полны чего-то, что я видела там сотни раз, но никогда не знала, как это назвать.

Нужда. Жадность.

Вот как выглядит Уэст, когда он в чем-то нуждается.

Нуждается во мне.

Я не могу думать. Дыхание — это все, с чем я могу справиться. Дышать и смотреть на него.

— Я хотел тебя с той минуты, как увидел, — говорит он. — Я хочу тебя прямо сейчас, а ты едва можешь меня выносить. Я едва выношу себя сам, так что не понимаю, почему ты терпишь мое дерьмо, но даже сейчас, когда я ненавижу себя, а ты злишься на меня, я все еще хочу повалить тебя на кровать, снять с тебя рубашку и войти в тебя. Проникнуть в тебя глубоко, а потом еще глубже, пока я не окажусь так глубоко, что уже не буду знать, где кончаюсь я, и начинаешься ты.

Он приседает, обхватывает руками мои бедра и наклоняется. Наши носы в миллиметре друг от друга. Я хочу отвернуться, но не могу. Его рот придвигается так близко к моему, что это похоже на поцелуй, когда он говорит:

— Это то, чего я хочу, Кэролайн. Это то, о чем я никогда не говорил тебе. Я вижу твое лицо, когда закрываю глаза. На каникулах, когда ты звонила — я дрочил на звук твоего голоса, пока ты говорила по телефону. Я эгоист и не гожусь для тебя, мне нечего тебе дать и для тебя нет места в моей жизни, но я все равно хочу тебя.

Я неподвижна. Неподвижна, потому что мне нужно дать его словам впитаться.

Не для того, чтобы я могла понять их. Мне понадобится много времени, чтобы понять. Мне просто нужно почувствовать то, что он сказал, всем своим телом, потому что его жадность — его потребность — вокруг меня, касается моей кожи, и мое сердце хочет впитать ее в себя.

Глубоко, а потом еще глубже, как он и сказал.

И я делаю это, пока он ждет. Собираю его слова в своем сердце, зная, что не должна этого делать, потому что это не те слова. Опасно хотеть Уэста так сильно, но я возьму любую крошку, которую он даст мне — любой скверный, сломанный кусочек его — и превращу это в любовное послание.

Это отчаянно и ущербно, глупо и неправильно.

Но мне все равно. Все равно.

— Уэст? — шепчу я.

— Да.

Наши губы соприкасаются. Просто сухие прикосновения его рта к моему, когда он отвечает, а потом после — надеюсь, после, будет поцелуй, хотя я бы не призналась, что открыта для новых поцелуев.

— Ты ужасный друг.

— Мы не друзья.

Его руки. Его руки снова на моем лице, обхватывают мою челюсть, огибают ухо, пальцы скользят в мои волосы.

— Ты был бы худшим парнем во всей истории парней.

Он падает, колени упираются в пол, одна рука на моих бедрах, притягивая меня ближе, так что я практически падаю с края кровати, только он там, чтобы поймать меня. Его рот открыт. Его язык горяч. Облизывает меня. Просит меня впустить его.

— Я не собираюсь быть твоим парнем.

— Тогда что. Что.

Это не вопрос. Я не способна сосредоточиться настолько, чтобы задать ему вопрос, потому что я впиваюсь в него, нахожу способ обойти его локти и блуждающие руки, чтобы прижать его ближе, теснее. Мои губы поддаются его языку. Я пульсирующая и разгоряченная, влажная и плавящаяся, потерянная и глупая, и это лучше, чем что бы то ни было.

Он упирается коленом мне между ног, притягивает меня к своему бедру, держась обеими руками за мою попку. Он целует меня сильно, настолько сильно, что это больно, но мне все равно, потому что все, чего я хочу, это чтобы он был ближе. Мне все равно, пока он не откидывает мою голову назад и не кусает меня за шею, а я смотрю в потолок, где свет такой яркий, что глазам больно. Я закрываю их, голова кружится, и свет вспыхивает, как стробоскоп.

Как камера.

Это безумие.

Это безрассудство.

— Уэст, — говорю я.

— Кэролайн, — бормочет он.

— Стоп.

Он останавливается.

Когда он поднимает голову, его глаза одурманены похотью. Его губы опухшие, кожа покраснела за щетиной на подбородке, и я чувствую покалывание в том месте на шее, где он поцарапал меня. Я хочу, чтобы он делал это везде на моем теле — оставлял следы, заставлял меня трепетать и болеть, а потом все исправлял, — и я не узнаю эту версию себя. Не знаю, кто я, когда в таком состоянии.

— Мне нужно...

Он кладет руки мне на плечи, отстраняя меня от себя. И держит меня там, на расстоянии вытянутой руки.

— Что тебе нужно?

— Правила. Границы. Мне нужно хоть какое-то представление... что это такое.

Он смотрит вниз, на пол, но вскоре его взгляд задерживается на моей груди. Я тоже опускаю взгляд и наблюдаю, как на его лице появляется лукавая ухмылка, когда он смотрит на мои соски, проступающие сквозь рубашку.

— Прекрати.

— Я тебе нравлюсь, — говорит он.

— Заткнись.

— Ты так увлечена мной. Держу пари, ты сейчас мокрая.

— Держу пари, ты сейчас твердый.