Я чувствую вину за то, что разбудила ее, но ничего не могу с собой поделать. Трудно страдать бессонницей, когда у тебя есть соседка по комнате.

— Будь осторожна.

— Буду.

Она переворачивается и, хотя она не спит, я медленно закрываю дверь, пока она не защелкивается и не запирается с тихим щелчком.

Я всегда осторожна.

Я иду к своей машине с зажатыми в кулаке ключами, оглядывая парковку слева-направо, прислушиваясь, нет ли кого-нибудь. Я припарковалась под фонарем безопасности. С расстояния в десять футов я отпираю двери пультом, и мое сердце бьется так быстро. Задыхающийся звук облегчения, когда я закрываю за собой дверь, слишком громкий в чистом, безопасном салоне моего Тауруса.

Я включаю стерео, увеличиваю громкость и еду.

У меня есть несколько циклов, которые я делаю. Сначала я езжу по кругу вокруг колледжа, который составляет четыре квартала в длину и три квартала в ширину. Затем я делаю расширяющиеся круги вокруг зданий, принадлежащих колледжу, центра города, фаст-фуда и магазинов, стадиона малой лиги и лачуги Фрост-И-Фриз. Я проезжаю мимо полей с кукурузными стеблями, которые начинают ломаться и становиться коричневыми. Мои дальние фары освещают пустой пейзаж моего родного штата.

Один из этих маршрутов когда-то был моей вечерней пробежкой, но мне пришлось их прекратить. После того, как мое обнаженное тело и мое местонахождение стали достоянием общественности, одиночество на свежем воздухе потеряло свое очарование.

Я поворачиваю только направо, потому что ненавижу поворачивать налево, и здесь нет моего отца, чтобы сказать мне, что я должна с этим смириться.

Я больше не знаю, как разговаривать с отцом. Когда звоню ему, то не могу понять, какие слова я могла бы сказать раньше, когда мне не нужно было думать об этом. Я знала, как заставить его смеяться и любить меня. Теперь, когда мы разговариваем, я как будто играю, только не знаю своих реплик и у меня плохо получается импровизация.

Я не могу вспомнить, как быть той Кэролайн Пьясеки, которая окончила школу Анкени с белоснежной и безупречной улыбкой, в выпускной шапочке и платье, выходя на сцену, чтобы произнести прощальную речь в окружении двух сестер и отца, сидящих в первом ряду трибун и светящихся от гордости.

Я не рассказала ему о фотографиях. Не могу.

Я — рот с членом мальчика во рту, тело, на которое можно смотреть, ноги, которые можно раздвигать.

Кручу руль, поворачивая машину направо. Направо. Всегда направо.

Я не видела Уэста тринадцать дней, но я думаю о нем. Прокручиваю в голове тот день в библиотеке, пытаясь проследить все повороты нашего разговора.

Почему он прижал меня спиной к полкам? О чем он думал, когда сказал тому парню уйти? Чего он пытался добиться?

Я думаю о том, как он спросил меня, все ли я делаю для того, чтобы чего-то добиться.

Я перебираю в памяти свои отношения с Нейтом, пытаясь ответить на все вопросы, на которые невозможно ответить.

Он всегда был плохим, а я просто не замечала? Стал ли он плохим?

Как я могла доверять ему?

Я думаю о том, как Уэст сказал: — Ты не сделала ничего плохого.

Я помню, как его бедро прижималось к моему.

Однажды в прошлом году я писала работу за своим столом и услышала крики и смех в коридоре, периодические удары, которые заставили меня вздрогнуть. Нейт лежал на моей кровати, читая учебник по экономике. Бриджит вышла посмотреть, что происходит и не вернулась. Затем я услышал ее смех и повышенный голос Уэста.

— Что они там делают?

Я пыталась говорить так, будто мне все равно. Как будто я была слегка раздражена и не чувствовала этого толчка в груди. Этого давления, чтобы узнать, присоединиться, стать частью этого.

Нейт пожал плечами.

— Иди посмотри.

До сих пор помню, что именно чувствовала, когда встала и направилась туда. Я балансировала на острие ножа между хорошим и плохим, не зная, в какую сторону мне склониться, но осознавая, глубоко в костях, в сжатых легких и напряженных плечах, что что-то должно произойти.

В тот вечер в холле я обнаружила Бриджит и Кришну, играющих в боулинг с резиновыми курицами.

Да. Мне тоже потребовалась минута, чтобы разобраться.

Я не знаю, откуда у Кришны взялись курицы — возможно, он их откуда-то украл. Кришна и курицы прославились в прошлом году. Курицы появлялись повсюду — занимали туалеты, свисали со стропил в столовой, сидели на вершине большой фаллической металлической скульптуры в центре кампуса или свисали с бочонка для вечеринок.

Но на этот раз Кришна стоял в одном конце холла, в двадцати футах от аккуратно расставленных кеглей, и наматывал свою курицу на несколько тугих оборотов руки. Пока я наблюдала, он отпустил курицу, подбросив ее под руку, и она пронеслась по воздуху с удивительной скоростью. Она ударилась о кегли, и они взорвались, разлетевшись по всему холлу. Бриджит вскрикнула, а потом наклонилась, смеясь.

Это было совершенно по-юношески — игра, девичья реакция Бриджит, красные глаза Кришны и его обкуренная ухмылка. Утром мне нужно было сдать сочинение и еще многое нужно было отшлифовать. У меня было домашнее задание по латыни и, если бы мне пришлось идти в библиотеку из-за этих ребят, я бы...

Внезапно дверь напротив моей открылась. Уэст вышел с курицей в каждой руке и двухлитровой бутылкой газировки под мышкой.

— Ладно, вот что я думаю о куриных ракетах, — сказал он, прежде чем увидел меня и остановился.

Мы смотрели друг на друга. Возможно, не целых десять минут, но ощущение было именно таким. Неприлично долгое время, когда я почти никогда не позволяла себе больше, чем взгляд. Я наблюдала за тем, как дергается его рот. Его ноздри раздуваются. Его слишком бледные серо-зеленые глаза светились озорством.

Я запуталась в его глазах, мысленно споткнулась и упала, а потом не могла распутаться.

Уэст приподнял бровь.

— Хочешь поиграть?

Он ничего не имел в виду. Я почти уверена.

Или, то есть, он имел в виду, но все, что он имел в виду, это то, что, если я скажу да, я получу собственную курицу и свободный пропуск, чтобы предаваться этим глупостям, отлынивать от домашней работы, вести себя как другая девчонка.

Он не имел в виду, хочу ли я его.

Хотела бы я научиться быть свободной. Хотела бы я быть другой.

Но, несмотря на это, мое сердце билось, как барабан и я не могла перевести дух, чтобы ответить: — Нет, спасибо.

Это не для меня.

Ты не для меня.

Отрицание было слишком плотным в моем горле. Если бы я попыталась сказать «нет» вслух, я бы подавилась, потому что я хотела сказать «да».

В конце концов, я ничего не сказала. Нейт подошел сзади и обхватил меня за талию, положив подбородок мне на плечо.

— Что за шум?

За спиной Уэста захлопнулась дверь. Его лицо закрылось, и переломный момент, на котором я стояла, расплющился под моими ногами в знакомую, ничем не выделяющуюся местность моего холла, моего штата, всей моей скучной жизни.

— Просто выпускаем пар, — сказал Уэст.

— Не могли бы вы потише, а? — спросил Нейт. — Мы пытаемся учиться.

— Конечно.

Нейт затащил меня внутрь, закрыл дверь, поцеловал в шею. Его руки блуждали под моей рубашкой, по лифчику, а потом я остановила его, потому что Бриджит была в холле, а мне нужно было писать работу.

И еще потому, что я чувствовала себя опустошенной, как будто у меня отняли какую-то важную возможность. Что-то большее, чем детская игра в боулинг в холле.

А алхимию парня, который мог превратить двухлитровые бутылки из-под газировки в куриные ракеты.

Иногда я думаю, не является ли тяга, которую я чувствовала к Уэсту, причиной того, что я рассталась с Нейтом. Не набирала ли она силу, пока не стала настолько сильной, что бросила тень на все мои остальные чувства, а я даже не осознавала этого.