«Господи, как не хочется сейчас ни о чём говорить! Вот так сидеть бы, просто смотреть на огонь и ни о чём не думать. Словно всего этого никогда и не было… И вообще, зачем ему говорить про какого-то мужчину? Этого ещё не хватало. Мне не только не следует никому болтать об этом, но лучше всего и самой поскорее выкинуть из головы, забыть и не думать, как будто ничего этого и не было в моей жизни».

Но напротив сидел Лёвик. Лёвик, которого я ни с того ни с сего посреди ночи вытащила из дома и который по этой самой причине имеет полное право задавать мне любые вопросы.

Я обречённо вздохнула, пытаясь придумать, с чего бы начать.

– Это, в общем-то, дурацкая история, дорогой. Она и выеденного яйца не стоит. Нет никаких причин для беспокойства. Наверное, просто вымоталась и… – я тщательно обдумывала каждое слово, стараясь не сболтнуть лишнего. – Знаешь, – обрадовалась я, кажется, нащупав наконец дельную мысль, – мне почему-то вдруг так захотелось на природу…

Лёвик снова поднял бровь. Потом с недоумением покачал головой.

– А если всё-таки придумать что-нибудь более правдоподобное, малыш? Видишь ли, твоя горячая любовь к природе мне хорошо известна с самого детства. Лягушки, комары и всё такое прочее…

Он знал меня лучше, чем я сама. Какой смысл перед ним притворяться?

– Прости меня, Лёвик, я просто свинья. Конечно, всё это чушь собачья. Но мне так хорошо сейчас, так спокойно. А завтра соберусь с духом, и тогда мы всё обсудим, – вздохнула я, понимая, что вряд ли он сейчас станет спорить.

Завтра я не смогу объяснить ему этого точно так же, как и сегодня. Я и самой себе не могу объяснить.

Он поднялся с кресла, подошёл, присел рядом на ковёр, положил голову мне на колени и прикрыл глаза. Я погладила его волнистые, чёрные как смоль волосы, и на ладони остался тонкий, едва уловимый аромат «Хьюго Босс».

– О-кей, детка. Завтра так завтра. Как скажешь. – Он открыл глаза, и я увидела, какие они удивительно синие, с длинными, густыми ресницами. – Я очень рад, что ты поехала со мной, – добавил он, не сводя с меня задумчивого взгляда, – и мне не важна причина, по которой это случилось. Просто сегодня ты рядом, и этого вполне достаточно.

Я снова прикоснулась к его волосам.

– Спасибо, что не настаиваешь. Мне правда сегодня фигово, пожалуй, давно такого не было, ты ведь, наверное, и сам видишь.

– Вижу, – кивнул он и плотнее прижался к моим коленям. – Захочешь, сама расскажешь. Ты же знаешь, что я всегда готов помочь тебе.

– Знаю.

– Ну и ладно. Тогда просто отдыхай и ни о чём не думай, утро вечера мудренее.

Набрав в грудь побольше воздуха, я сказала:

– Я уволилась с работы.

Лёвик моментально сел на ковре, скрестив ноги.

– Это означает, что ты согласна на моё предложение?

– Да, – не колеблясь, ответила я.

Все выходные меня мучила совесть, потому что работать я ему, конечно же, не дала. Собственно, он и сам не захотел этого делать, с удовольствием жаря мне мясо на углях и гуляя со мной и Эльзой по огромному тенистому саду старой профессорской дачи, принадлежащей ещё его деду. Я частенько бывала здесь в детстве, ещё при жизни наших родителей, и теперь с радостью бродила по знакомым уголкам старого сада, ощущая себя почти совершенно счастливой.

Больше он меня ни о чём не расспрашивал, просто иногда поглядывал выжидающе, думая, что я этого не замечаю.

В воскресенье, когда мы, после сытного ужина, сидели на скамейке под старой раскидистой липой, он обнял меня за плечи и тихо спросил:

– Тебе хорошо здесь?

– Очень, – кивнула я. – Это такое чудесное место, и столько всего вспоминается, милого и бесконечно далёкого, словно и не с нами происходившего.

– Да, я тоже подумал об этом, – сказал он, помолчав, – всё так, словно и не было этих лет, детка. Ощущение, что мне снова восемнадцать. Ну до чего же было хорошо! Тогда, представь, меня занимала только одна проблема – как затащить тебя в загс?

Я вздохнула и тихонько потёрлась носом о его плечо, туго обтянутое чёрным кашемировым свитером. Он так хорошо пах, этот свитер, и был таким мягким и тонким, а плечо, наоборот, твёрдым и рельефным. Я прижалась к нему щекой и сразу почувствовала, как каменно застыли мышцы. Он слегка вздрогнул от этой внезапной ласки, но тут же снова замер, продолжая сидеть очень прямо, только вздохнул прерывисто.

– Ты ведь был уже почти взрослым, Лёвик, – сказала я тихо, – школу заканчивал, а я-то – совсем девчонкой, ещё ветер свистел под юбкой, с ребятами носилась, я тогда больше с Владиком Коноваловым[1] дружила, мы же одногодки, вечно какие-то проказы чинили, родители только успевали нас из разных историй вытаскивать, помнишь?

– Конечно, помню, – улыбнулся он, – чудесное было время. Влад, кстати, теперь врачом стал, отличный парень, жаль, что в последнее время так редко видимся, как-то всё в разное время на дачу попадаем.

– Мы тоже с ним давно не встречались, – с сожалением кивнула я. – Вероятно, я слишком поздно повзрослела, до конца, наверное, только со смертью родителей; вот поэтому мы теперь и бываем здесь редко, ведь при их жизни совсем по-другому дышалось, легко и беззаботно, ни о чём плохом как-то не думалось. Скорее всего, потому я так долго в детстве и задержалась.

Он покивал, соглашаясь, и какое-то время сидел молча, потом задумчиво повёл подбородком.

– Да, ты была тогда слишком юной, Мара, и мне следовало это учитывать. Только я всё равно видел в тебе отнюдь не ребёнка, а взрослую девушку, и это было совсем не детское чувство, а очень серьёзное и отчаянное, и пылал я таким огнём, что до сих пор удивляюсь, как не сжёг тут всё к чёртовой матери, только бы одни головешки вокруг и остались.

– Я тогда в этом ничего не соображала, Лёвик, – сказала я виновато, – моя женская сущность ещё спала глубоким сном, а когда проснулась, довольно быстро выяснилось, что разбудил её совсем не тот объект, который следовало. Только тогда было уже поздно что-то менять, и я снова заснула, чтобы как можно меньше вникать в происходящее, ибо реальность все эти годы упорно отказывалась баловать меня приятными сюрпризами.

– Да, малыш, – грустно покачал он головой, – так бывает, оказывается. Ждешь, ждёшь, когда наконец начнётся хорошая жизнь, а потом понимаешь, что хорошо жил ты раньше.

– Ничего, Лёвик, – тряхнула я головой, – ты же знаешь, что унывать мне несвойственно. Ведь, в конце концов, для того, чтобы жить и радоваться, надо всего две вещи: во-первых, жить, а во-вторых, радоваться.

Мы посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись. А потом долго сидели молча, тесно прижавшись и глубоко задумавшись каждый о своём.

Через некоторое время я, всё ещё витая в своих мыслях, с трудом вернулась к реальности и сразу почувствовала, как сильно дрожат у Лёвика руки. Эта дрожь настойчиво проникала сквозь ткань свитера, рука, лежащая на моём плече, показалась такой горячей и влажной, словно она касалась обнажённой кожи. Это меня отчего-то встревожило, может, даже немного испугало, уводя мысли в совсем ином направлении. Что-то явно изменилось, словно в воздухе запахло преддверием грозы, и листья деревьев зашумели над головой по-особенному, не так, как полчаса назад.

Он был сильно взволнован, его близость показалась мне какой-то другой, не такой, как обычно, словно это был и не Лёвик вовсе, а совсем незнакомый мужчина. От него исходила неведомая животная сила, какое-то смутное очарованье, тревожащее и притягивающее одновременно.

Вдруг совершенно неожиданно я и сама ощутила очень странное волнение, нарастающее откуда-то из глубины и мешающее дышать. Я вынуждена была признать себе, что его ни с чем спутать нельзя – горячая волна обдала мне грудь и медленно поползла куда-то вниз по животу.

От этого меня охватил настоящий ужас.

«Господи, что происходит? Что со мной творится? Я окончательно лишилась рассудка…» – лихорадочно думала я, дрожа всем телом.