Собрания русских офицеров, начавшиеся в Риге под председательством генерал-майора Родзянко, продолжались в Либаве под руководством полковника л. – гв. Конного полка графа Палена14. В офицерстве выяснились три течения. Одна группа, пессимистически настроенная, не верила в возможность успеха и только думала об устройстве личных дел и о переезде в более спокойную Германию. Другие стремились в Ревель на присоединение к Северному корпусу. Третья группа, во главе которой стал я, поставила себе целью организовать борьбу на местах. Я руководствовался при этом следующими соображениями.
Северный корпус базировался на Ревель и вполне зависел от возможности или невозможности получать пополнения и снабжения морем, а потому одновременно и от того, кто в данное время является хозяином моря. Мне пришлось несколько раз за это время с генералом Родзянко ездить к командующему английским флотом, сперва к адмиралу Синклеру, а затем сэру Коану. При адмиралах находились и представители английского Foreign Office (министерства иностранных дел). Если наши русские стремления и встречали полное понимание у английских моряков, то отношение дипломатических агентов было далеко не дружелюбное. Они определенно поставили себе целью ослабление русского влияния на побережье Балтийского моря.
Я не мог не прийти к убеждению, что помощь наших союзников Северо-Западной армии может быть лишь относительной, то есть лишь постольку поскольку эта русская армия будет способствовать очищению территории Эстонии от большевиков. Несмотря на это мое убеждение, я за все время моего пребывания в Либавском районе всемерно содействовал отправлению офицеров в Ревель.
Сообщение было лишь случайным, и пароходы, ходившие туда, были крайне плохого качества и ненадежны.
Второе соображение, побудившее меня выступить в пользу формирования русских частей в Либаве, – близость к Германии, где в это время находился неиссякаемый запас людей для пополнения любых частей, а именно не менее миллиона русских военнопленных. Большая часть их была заражена большевизмом, многие просто не желали воевать, но все же при таком количестве людей можно было всегда выбрать некоторый процент годных и надежных людей, в особенности среди офицерства. Правда, как мне пришлось убедиться на практике, даже офицеры, пробывшие некоторое время в плену, в первое время, благодаря хроническому недоеданию и бездеятельности, не годились для энергичной, настойчивой работы. Лишь постепенно часть их входила в норму, часть же так и оставалась никуда не годной. Пополнения из Германии могли прибывать в Либавский район эшелонами, и своевременная доставка их зависела как от германского штаба, так и от союзнических офицеров контрольных комиссий.
Третье соображение – в Либавском районе было очень много оружия и военного снаряжения, подлежавшего по условиям перемирия выдаче союзникам или уничтожению. Я полагал, что все, как германцы, так и союзники, согласятся на том, что лучшего назначения для этого снаряжения не может быть, как употребить его в деле борьбы с большевиками.
Четвертое, и самое важное, соображение было чисто стратегическое: я считал, что направление наступления из Либавы через Ригу на линию Псков – Двинск из всех направлений имеет наибольшие шансы на успех.
Инструкции, полученные мною позже из штаба Северо-Западной армии, предписывали мне именно это направление для присоединения после взятия Риги к правому флангу Северо-Западной армии. Имея в своем тылу хорошую сеть железных дорог с базой в Либаве, я имел все шансы на успех не только для подчиненного мне отряда, переименованного затем в корпус, но успех в этом направлении мог быть и решающим при наступлении Северо-Западной армии на Петроград.
Я вполне сознавал, что, останавливаясь на этом направлении, я попадаю в чрезвычайно сложные политические условия. Либава лежит в Латвии, которая 18 ноября 1918 года объявила свою независимость и с небольшой площадью двух уездов представляла собою единственную территорию, на которую распространялась власть правительства Ульманиса. Германская армия являлась в это время еще оккупационной властью. Она не была эвакуирована из Курляндии с разрешения победоносных правительств держав Согласия, ввиду большевистской опасности для Западной Европы. Военные миссии этих держав, поддержанные флотом союзников, осуществляли фактический надзор за всеми событиями и движениями германцев. Ко всему этому, произошло в Либаве скопление русских противобольшевистских военных чинов и сформировались немецко-балтийские части, из которых одни держались явно германской ориентации, другие же не скрывали своих русских симпатий.
Сформировать при таких условиях русский добровольческий отряд было весьма трудно. Латыши, естественно, не доверяли такой формации, которая боролась за восстановление России, германофильствующие балтийцы косились, союзники видели в русских германофилов, а германцы – антантофилов.
Ввиду таких затруднений, генерал Родзянко и граф Пален выбыли в Ревель, и я остался один в Либаве, но, поддержанный энергично группою русских офицеров-патриотов, продолжал проводить свою организацию.
Результатом этого явилась возможность издать 15 января первый приказ по вновь сформированному отряду.
Удалось это мне благодаря тому, что я нашел следующий выход из положения. Я лично со своим отрядом вошел в соглашение с Балтийским ландесвером. По этому соглашению Либавский добровольческий отряд, не входя в состав ландесвера, обязался временно подчиниться командиру ландесвера, за что получил полное снабжение, снаряжение, вооружение и довольствие. Соглашение это должно было длиться до того момента, когда отряду возможно будет идти на соединение с Северо-Западной армией, то есть по предположению вслед за взятием Риги.
Отряд был чисто русский, принципы его были те же, что и в Добровольческой армии, то есть борьба с большевиками для восстановления Великой России и для доведения ее до Учредительного собрания. В местную политику Прибалтийского края отряд не вмешивался и в случае недоразумения в этом крае обязался оставаться нейтральным. По отношению к Латвии я признавал ее политическую независимость.
Отношение между противобольшевистскими армиями и окраинными государствами должно было быть с самого начала основано на доброжелательности и доверии, являющимися единственным залогом совместной экономической работы в будущем. Самоопределившиеся народы должны были сознавать, что они в интересах своего дальнейшего экономического благосостояния целиком зависят от их отношения к России, в которой восстановлена законная власть. Это доверие противобольшевистские силы могли приобрести только в том случае, если права окраинных государств будут ими признаны и уважены. (Непризнание же независимости окраины было одной из главных причин неудачи русской борьбы с большевиками.)
Благодаря этой занятой мною принципиальной позиции, отношение мое во время пребывания моего отряда в пределах Латвии было всегда к правительству страны корректное, что правительством Латвии и народом было правильно оценено.
При таком создавшемся отношении отряд мог сохранить свой чисто русский национальный облик. На службу в отряд принимались только офицеры русской службы и добровольцы русскоподданные, как раньше служившие в армии, так и не служившие вовсе. Служившие ранее в германской армии от приема в отряд были исключены.
Вступавшие в отряд поступали на действительную службу Российского государства и обязывались подчиняться всем уставам военной службы и законам Российского государства, изданным до 28 февраля 1917 года. Допущены были лишь те отклонения, которые были введены и в Добровольческой армии, а именно: вместо выражения «нижний чин» введено было выражение «доброволец», «стрелок» или наименование по роду оружия. Обращение к добровольцам было на «вы», обращение добровольцев к офицерам до полковника включительно было «господин поручик», «господин полковник», обращение же к генеральским чинам было «превосходительство», наконец, отдание чести со вставанием во фронт было отменено.
