Однажды я столкнулась с Сашей нос к носу, она испугалась, шарахнулась в сторону, а я удивилась безмерно. На лице женщины, испещренном неглубокими морщинами, выделялись голубые, слегка выцветшие, но по-детски наивные глаза. Они смотрели на окружающий мир удивленно, словно не понимая, что на самом деле вокруг происходит.

На мое «здрасте» Саша негромко выдохнула:

– Осподи! – и поспешила скорее уйти.

Со странной Сашей и ее мужем Колей никто проживающий на нашей улице не дружит, не лущит семечки на скамье возле дома, не горланит песни по праздникам. Известное дело почему! Странных у нас не чествуют, а может быть, даже брезгуют ими. С высоты своего благополучия ох как непросто снизойти до ущербного человека, встать вровень с ним, наладить хоть какие-то мало-мальски человеческие отношения.

Муж Саши, Николай, – полная противоположность. Он похож на кочергу – сухопарый, сгорбленный, с задубелой от загара кожей, пропахший самосадом и давно не стиранным бельем.

Сашины кошки, к неудовольствию соседей, тенью шастают по соседским дворам в поисках пропитания. Летом еще ничего, мышковать можно, а зимой – беда! У одних соседей вяленую воблу перетаскали, что хозяева развесили сушить под навесом. У других повадились кормиться комбикормом, запаренным для поросят. Когда от голода сводит живот, тут уж выбирать не приходится…

Второй год пошел, как переехали из глухой деревни в наш райцентр Саша с мужем, да так чужаками и остались. Не прижились. Да и вряд ли теперь приживутся. На фоне относительного благополучия они – как бельмо в глазу, как гвоздь – в колесе автомобиля.

Добротный пятистенок Сашиной семье купил сельский совет. Толстый лысый председатель, поставив гербовую печать на документ, отмахнулся от Саши, как от назойливой мухи: «Выкарабкивайтесь дальше сами!» Саша карабкаться не умела – что не дано, то не дано. Да и кому они с мужем нужны – два пенсионера с мизерной пенсией?

Нищета – что болото, так затянет, так выворотит человека наизнанку, что не выкарабкаешься. Сначала у Саши в доме газовую трубу отрезали, за неуплату, а Коммунальное хозяйство забросало счетами за долги по водоснабжению.

Хорошо, что единственный сын Гришка на работу в магазин устроился, грузчиком, долг за воду потихоньку смогли отдать… А намедни вся улица не могла уснуть, потому как Сашина собака всю ночь скулила и подвывала так, что душа волновалась, предчувствуя беду. Утром, ни свет ни заря, соседка Петровна не выдержала, пошла ругаться с Сашей и разбираться, что к чему.

– Вы нелюди, что ли? Вот полицию вызову, будете знать, как нарушать покой граждан!

Саша только улыбалась в ответ детскими своими глазами, сложив руки на пышной груди, обтянутой старым трикотажным платьем. А собаки, словно защищая хозяйку, рвались с цепи, готовые растерзать непрошеную гостью. Шум, крик, лай!

– Голодные оне, вот и лають, – улыбается Саша.

– Накорми, коли голодные! – в сердцах кричит Петровна.

– А нечем кормить, пенсию ишшо не принесли, – простодушно отвечает Саша. – Вот Гришка возвернется с магазина, может, костный фарш принесет для собачек.

Соседка глянула на Сашу как на чокнутую, обреченно махнула рукой и ушла ни с чем. Сытый голодного не разумеет…

Следующей ночью улица спала спокойно. Собаки не лаяли, видать, Сашиному сыну выдали зарплату костным фаршем. Грузчики – они в негласном рабстве у хозяина магазина, сколько выдаст зарплаты – то и слава богу!

С другой соседкой, бабкой Серафимой, что живет справа, приключилась не менее неприятная история. Кошка Муся, любимица и красавица Серафимы, загуляла ни с того ни с сего с Сашиным котом. Животинке ведь не объяснишь, что есть рамки приличия и с кем попало водиться не стоит. Кот у Саши худой, облезлый, потрепанный жизнью, как сама хозяйка, но весь из себя брутальный, как принято сейчас говорить.

Кошка Муся Сашиным котом не побрезговала и несколько дней кряду пропадала на чердаке Сашиного дома. Пропадала – громко сказано, потому как кошачьи вопли были слышны за версту.

Серафима вся испереживалась на нет! На улице, несмотря на март, мороз со студеным ветром, а Муся и в ус не дует и возвращаться домой не собирается.

Серафима, потерявшая покой, явилась к Саше:

– За Мусечкой я пришла. Слышу, на чердаке вашем свадьбу устроили…

Саша улыбнулась радостно-голубоглазо, закивала в ответ, после полезла на чердак, кошачью свадьбу разогнала, а гулену Мусю вернула хозяйке.

– Сколько же у тебя кошек? – поинтересовалась старуха, поглаживая любимицу.

– Тепереча осталось пяток, две кошечки пропали. А было семь.

– Зачем такую ораву держать?

«Самим есть нечего», – хотела добавить Серафима, но вовремя сдержалась.

– Найденыши, – опять улыбнулась Саша. – Рыжуху около мусорки осенью подобрала, а Чернушку – в лесу, когда за грибами ходила. Народ нынче «добрый», убить кошку рука не подымается. Везут в лес, думают: авось выживет. Разве кошка выживет зимой в лесу? Чудные люди… И мои кошечки сдохли бы от голода или околели, а теперича у них дом есть.

– Всех не обогреешь, не приласкаешь, – пробурчала Серафима, прижала Мусю к груди и пошла восвояси.

Саша посмотрела грустно ей вслед, прошептала «Осподь с тобой» и тихо прикрыла калитку.

Муж Николай, в отличие от жены, за все время, как поселились в наших местах, ни с кем из соседей парой слов не обмолвился, не говоря уже о дружеских отношениях. Передвигается Николай быстро, почти бегом, словно постоянно куда-то опаздывает. Бывает, зыркнет на соседей черным глазом, молча кивнет в знак приветствия и прочь бежит. Словно боится, что с ним заговорят, нарушат невидимую границу.

Зимой, когда морозы совсем одолеют, наденет Николай старую фуфайку, потрепанный малахай, возьмет санки и куда-то засеменит по скрипучему от мороза снегу. Ближе к вечеру, когда холодное солнце станет ластиться к горизонту, вернется Николай домой с добычей, еле тягая за собой тяжелые санки. На санях – всякая рухлядь, старые автомобильные покрышки, полусгнившие чурбаки, картонные коробки.

Спустя час-полтора – глядь! – уже и дым валит из трубы Сашиного дома, черный и крутой, словно после атомного взрыва. Благо дело, печка в доме кое-какая имеется, а то не перезимовать бы ни Саше, ни ее кошкам. Ни за что не перезимовать!

На пару дней, выкроенных из отпуска, к бабке Серафиме приехал из города внук. Сели чаевничать, разговоры вести – как там житье в городе, какие цены, когда любимый внук наконец женится. За окном – ранние зимние сумерки, мороз трещит, а в доме тепло, уютно, Муся мурлычет рядышком, чайник посапывает, ходики тикают.

Внук Серафимы поглядел в заиндевелое окно, удивился:

– Ба, а это что за чудик?

– Где?

– Да вон же! В легкой куртке, без варежек, так и обморозиться недолго.

– А-а, так это Сашкин сын, Гришка. Он грузчиком в нашем магазине работает.

– Отчего же он полураздетый ходит? Закаленный?

– Да какое там – закаленный! У них, внучок, и кушать-то не всегда найдется. И газ отрезали за неуплату.

– Ну, это прошлый век какой-то! – возмутился внук. – А вы-то по-соседски почему не поможете?

Бабка Серафима промолчала и отвернулась к окну.

Внук подорвался, открыл комод и, пошарив на полках, вытащил содержимое наружу. По комнате поплыл запах нафталина и плесени.

Серафима внуку не перечила, наблюдала молча, как он перебирает вещи, что годами хранились в шкафу.

– Это вот моя старая куртка, вполне еще хорошая… А это дедова шапка-ушанка… Ба, снеси пацану! Гришка, кажется, зовут? Пусть носит.

– У меня ишшо носки шерстяные есть, две пары, новые совсем, – беззубо улыбнулась бабка Серафима.

– И носки неси, – улыбнулся в ответ внук. – Откуда у нас новые соседи объявились? Я про это ничего не знаю.

– Бабы сказывали, погорельцы они. В какой-то глухой деревне домик свой имели, хозяйство. Пожар случился, когда в избе, окромя младшего сына, никого не было. Так и сгинул в огне мальчонка… Жалко! Не успели спасти мальчишку, вот горе какое приключилось. А сельсовет дом им прикупил, сюда они и переехали.