Они, как один, долго и пристально провожали угрюмыми взглядами проезжающую мимо повозку Богдана; чем-то Богдан им не нравился, какие-то не те мысли вызывал; может, он ехал не так, как обычно тут ездят? Но многомудрый минфа, сколько ни присматривался к тому, как ведут себя остальные водители, не выявил никакой разницы. Может, он сам, отчетливо видимый в кабине «тахмасиба», был подросткам чем-то подозрителен или просто неприятен? Честно говоря, взгляды их не сулили ничего хорошего – и Богдану вскоре сделалось не по себе от пристальных и явно недоброжелательных глаз детей. Детей!

Если бы ему еще вчера сказали, что дети могут так смотреть, он бы не поверил.

Однажды ему пришлось остановиться, пропуская марширующую с песней небольшую колонну; тут и девочки, и мальчики, за исключением двух, несших тяжелые, допотопные отбойные молотки, и одного, несшего большой портрет начальника уезда, шли исключительно с карабинами – к счастью, обнадеживающе легкими по виду, ненастоящими; стволы их были украшены маленькими зелеными флажками. В открытое окно повозки Богдану прекрасно слышна была песня, которую слаженно и от души горланили ребята:

– Возьмем винтовки новые!

На штык флажки!

И с песнею в раскопные

Пойдем кружки!

Раз, два! Все в ряд!

Аллах нам рад!

Сбоку от колонны шел совсем юный знаменосец; большой флаг с кистями был ему явно великоват, но он, закусив губу, очень старался; на полотнище было видно вышитое золотом усатое доброе лицо в чалме и надпись: «Кружок „Батько Шлиман“». «Да это же открыватели древнейшего черепа!» – вспомнил Богдан сводку новостей.

Каштаны, тополя, снова каштаны вдоль улиц… Да, город был красив. Был бы красив. Если бы не отчетливое ощущение какой-то запущенности, неухоженности какой-то; улицы перекапывать у жителей время было, а вот вставить, скажем, несколько выбитых стекол – нет.

Вскоре Богдан въехал в район гостиниц – в Асланiве их называли «готелями». Здесь было почище.

Готель «Старовынне мiсто»,

чуть позже

На каком-то наитии Богдан из всех выбрал небольшой и по виду очень уютный и тихий, утопающий в каштанах готель «Старовынне мiсто». Поставил «тахмасиб» так, чтоб он никому не мешал, в самом углу стоянки, подхватил с заднего сиденья свою сумку и пошел внутрь. В холле было прохладно. Пожилой служитель разморенно дремал за своей стойкой; когда Богдан приблизился, он пробудился и встал, показав своей изрядный животик. На его смуглом, с немного приторными усиками лице возникла радостная улыбка.

– Здравствуйте, – сказал Богдан. – Доброе утро, вернее…

– Здоровеньки салям, преждерожденный-ага.

«Вот как они говорят», – отметил Богдан.

– Я хотел бы снять номер дня на три.

– Якой номер желает преждерожденный-ага?

– Обычный… одноместный, – Богдан не знал, что еще сказать.

– На солнечную сторону чи в тень? На улицу чи во двор? Усе, как пожелает преждерожденный-ага.

– У вас настолько свободно?

– Шо да, то да, – вздохнул служитель. – Да нонче и везде свободно. Вот вчерася, правда, прибыл один вроде вас преждерожденный, с самой столицы, с брегов Нева-хэ… а так – ни души. Да и тот, по правде сказать, як ушел днем – так и згинул, загулял… А с виду приличный був преждерожденный, серьезный.

«Да что ж это у них в Асланiве люди-то всё пропадают?» – мрачно подумал Богдан, расписываясь в журнале, который подал ему словоохотливый служитель, и, возвращая документ, спросил сам не зная зачем:

– Из столицы? Забавно… А как звать-то его?

Служитель принял у него журнал, глянул – и расплылся в улыбке:

– Та и вы ж с Александрии! Ну надо ж… Знакомцы?

Богдан пожал плечами.

– Як звать… як звать… – Послюнив неторопливо палец, служитель отлистнул страницу назад и повел ногтем по многочисленным графам. – Сейчас поглядим, як звать. Лобо Багатур…

«Ого!» – подумал Богдан. Сумка едва не спрыгнула с его плеча.

– Знакомый?

Богдан помолчал, собираясь с мыслями.

– Первый раз слышу, – сказал он. – Александрия – город большой… Да, так что касается номера… я предпочту номер тихий, во двор.

Процедура записи заняла не более минуты; обрадованный служитель выдал Богдану ключ и вызвал мальчика-сопровождающего. Тот буквально вырвал у Богдана его сумку и повел его к номеру. Не было в мальчике привычной для ордусян доброжелательности. Услужливость была, а доброжелательности не было.

Оставшись один, Богдан наскоро почистил зубы и принял душ; он торопился, чтобы успеть к десяти, так как хотел посмотреть местные новости, первый серьезный выпуск которых по всей Ордуси, соответственно местности и часовому поясу, начинался в десять. В глубине души жила сумасшедшая надежда, что, пока он летел, Жанну и ее профессора нашли – и об этом обязательно сообщат. А после новостей – надо попробовать вызвонить Бага.

То, что Баг здесь, – настораживало. В подобные совпадения Богдан давно не верил. Готель-то они вполне могли выбрать один и тот же, не сговариваясь – Богдан прекрасно помнил, как они то и дело, совершенно по-разному размышляя, приходили к одним и тем же выводам. Но вот то, что Баг оказался в Асланiве именно теперь…

К началу новостей Богдан опоздал. Когда он, торопливо вытираясь и надевая очки, включил телевизор, уже шли комментарии.

Молодой человек в чалме и пестром ярком халате сидел напротив женщины средних лет, одетой подчеркнуто по-европейски. Богдан узнал знаменитую в свое время вольнодумицу и свободословицу из Мосыкэ, еще недавно буквально не исчезавшую с телеэкранов. Известно было, что характер у нее – не приведи Господь. «Я стану говорить тебе правду, сколь бы горька она ни была…» – некогда сообщила она в ответ однокласснику, который вдруг решился подарить ей букет цветов; понятное дело, одноклассник к ней больше и на полет стрелы не приближался.

«Вы думаете, я не могла бы врать, как вы? – говаривала она в запальчивости. – Льстить, как все вы льстите друг другу? Но ведь должен же быть в мире хоть один честный человек!»

Постепенно от частных бесед с отдельными людьми она перешла к телевизионным комментариям на общие темы. Никто уж и не помнил, как эту женщину зовут на самом деле, ибо в самом начале своей телекарьеры она взяла сценический псевдоним Валери Жискар д-Эстен – то ли сама с детства завороженная романтичностью языка мушкетеров, то ли в надежде, что вместе с именем к ней перейдет хотя бы толика рыцарственной элегантности и непринужденного аристократизма покойного французского президента.