– Ты не ешь сейчас, Пеплица тоже любит сладкое на стол подавать, – посоветовал я, видя, как Огарёк вертит в руке пряник.

Пеплица была из тех женщин, что способны захватить все мысли и навсегда остаться в сердце: высокая, с безукоризненной осанкой и прекрасной фигурой, в свои сорок зим с небольшим она могла бы сойти за девицу на выданье. Наверное, я был глупцом, раз не единожды отвергал её предложение о женитьбе, но успокаивал себя тем, что эта женщина хотела отнять у меня Холмолесское, выставив незаконным князем, и занять терем в Горвене сама. Прошлого мужа, князя Легеда, она отравила – слухи ходили, но сама Пеплица утверждала, будто Легед тихо умер во сне от остановки сердца. Я подозревал, что такая же участь могла постичь и меня.

По правде сказать, мы с Пеплицей были схожи. Она – княгиня, единственная женщина из правителей Княжеств, однако ей удалось расположить к себе и армию, и народ, и других князей. Я же слыл самонаречённым, и пусть княжество меня признало, а всё же до доверия соседей мне было далеко.

Терем встретил тем же, что и весь Коростелец, только умноженным на дюжину: блеском, роскошью, богатством. Признаться, у меня уже болели глаза от блеска, а правильная красота зданий надоела так, что хотелось увидеть просевшую старенькую избу или терем недавно разбогатевшего купца: такой, чтоб нескладный, неладный, а с душой построенный.

Приём у княгини мог бы впечатлить царя, привыкшего к роскоши, или простолюдина, никогда не видевшего ничего, кроме пашни и посеревшей избы. Я же едва сдерживался, чтобы не усмехнуться. В пиршественном зале накрыли стол, да так, что в глазах рябило от диковинных яств. Здесь не было ни пирогов, ни дичи, ни крепкой браги – по вытянувшемуся лицу Огарька я понял, что он разочарован. Пеплица выставила мочёные ягоды и клюкву в сахаре, пастилу, варенье, ватрушки на меду, орехи и сушёные фрукты из Царства, покрытые тонкой засахарившейся корочкой.

– Мы на приёме у пятизимней царской дочки? – спросил я вместо приветствия.

Пеплица гордо качнула головой, и жемчужные нити её кики, обрамляющие благородное лицо, сверкнули снежинками.

– Я тоже рада видеть тебя, Лерис, и твоего сокола.

Огарёк поклонился, положив руку на грудь: проявил всё почтение, какое положено соколу при встрече с чужим князем.

Подавальщики отодвинули стулья, приглашая нас сесть, а чашники налили брусничного киселя. Я сел и поднял кубок, кивнув княгине, и проворчал:

– Неужто в твоих погребах не нашлось браги для гостей?

Пеплица хитро улыбнулась, надменно глядя на нас со своего высокого кресла.

– Не люблю разговоры, при которых разумы затуманены хмелем. Пить будешь в своём тереме, бывший соколик, а у меня отведай киселя.

– Сперва ты отведай.

– Боишься, что отравлю? Ах, легковерный мальчишка! А ты дай сперва своему соколу.

Огарёк метнул на княгиню предостерегающий взгляд.

– Я берегу своего сокола, – покачал я головой.

Пеплица поджала накрашенные губы и послушно отпила киселя из чарки того же чашника, что наливал мне. Под столом я легонько наступил на ногу Огарька, благодаря за то, что не вмешивался и сидел молча.

– Так что там царь? – спросил я, пробуя сливовую сбивную пастилу. Сладости у Пеплицы были недурные, но с гораздо большим удовольствием я бы отведал перепелов и шанег с луком.

– Царь занят своими делами: он задумал взять другую веру. Опасная задумка, как я считаю, но об этом чуть позже. Мне гораздо больше нравится царица – потерянная женщина, оказавшаяся между слабоумным сыном-царевичем и самодуром-мужем. Ещё немного, и я слеплю из неё нечто занятное.

– Слепишь? – не понял я.

Пеплица обворожительно улыбнулась и с завидным изяществом отправила в рот ягоду.

– Мы ведём переписку. Большего пока сказать не могу, зато хочу представить тебе кое-кого.

Пеплица встала с кресла, отошла к дальнему выходу из залы и легко взмахнула рукавом. Я ожидал, что в залу войдёт какой-нибудь мальчишка – так небрежно подзывают только посыльных и служанок, но скоро передо мной предстал мужчина зрелых лет, показавшийся смутно знакомым. Судя по наряду, он был далеко не беден: взять хотя бы сапоги из зелёной кожи и ножны с золотой окантовкой. Волнистые каштановые волосы были вымыты и гладко расчёсаны, лицо украшали тонкие усы.

– Мой гость, Норелет, – промурлыкала Пеплица, ожидая какой-то необыкновенной реакции. – Лерис Гарх, самонаречённый князь Холмолесского.

Гость протянул руку, но на последних словах Пеплицы его лицо свела еле заметная судорога.

Я пожал протянутую руку и вскинул бровь, посылая Пеплице безмолвный вопрос. Ох уж эти бабьи хитрости, могла бы сразу сказать, что задумала и чего ей ещё от меня надо.

– Норелет – старший сын Ведедора. Того самого, что сын дяди почившего Страстогора.

В горле мигом пересохло и стало кисло, несмотря на сладкий Пеплицын кисель. Ещё один самозванец, Страстогоров родич, только хитрый: решил чужими руками меня убрать, не стал сам в Горвень соваться.

– Рад знакомству, – сухо бросил я.

Норелет жал руку чуть дольше и чуть крепче, чем требовалось, а сам не стыдился разглядывать меня. Огарёк предупреждающе шагнул вперёд. Я видел его только краем глаза, но догадывался, что рука сокола уже лежит на рукояти ножа.

– Рад, несказанно рад, – так же сухо ответил Норелет.

Мы вновь сели за стол. Будь мы с Пеплицей одни, я бы не постеснялся отчитать её за дерзость, но теперь оставалось только восхищаться тем, как ловко она меня провела. Не отступилась за столько зим, всё равно решила занять Холмолесское или хотя бы накрыть его своими изящными ладонями. Не через меня, так через другого.

– Что же ты сам ко мне не приехал? – спросил я, пытаясь безоблачно улыбаться. Наверное, получилось плохо, потому что Норелет и не подумал ответить на улыбку.

– Княгиня отыскала меня и любезно предложила помощь, – ответил он.

– И ты принял её предложение, конечно. Как можно отказаться? Прекрасная жена и два княжества в придачу. Просто чудесно.

Норелет посерел лицом. Огарёк пересел так, чтобы оказаться напротив него, но Норелет нарочно не смотрел на моего сокола. Конечно, я понимал его: нелегко выдержать жёлтый взгляд зеленокожего юноши, до того странного, что не сразу веришь в его существование, особенно если видишь впервые.

Я перегнулся через стол и сделал вид, что обнимаю Норелета, похлопывая по спине, а сам приблизился к его уху и шепнул, чтобы Пеплица не слышала:

– Чудесно-то чудесно, только ты наверняка слышал, что прежнего мужа она отравила, чтобы единолично править.

Улыбнувшись, я отстранился и с удовольствием посмотрел на Норелета. Он, видать, не был приучен к хитрым разговорам, что обычно ведутся в княжеских теремах, и выглядел теперь до того жалко, что хотелось налить ему киселя послаще и положить на тарелку пастилы: слишком болезненный и несчастный сделался у него вид, хотя я понимал, что это может быть напускным.

– Что бы тебе ни сказал ушлый сокол, подумай хорошенько, кому из нас ты веришь, – промурлыкала Пеплица. – Да-да, Лерис Гарх был соколом Страстогора, ты ведь не мог не слышать о Кречете – так его звали когда-то.

– Я помню, – процедил Норелет. Я смотрел на него и гадал, жалеет ли он о том, что ввязался в Пеплицыну игру.

– Ты говорила о своих делах в Царстве, – бесцеремонно напомнил Огарёк. – Этот человек как-то связан с ними?

Пеплица обворожительно улыбнулась, глядя на Огарька, как мне показалось, с искренним женским интересом. Я ухмыльнулся себе под нос.

– Все мы связаны, – ответила Пеплица. – Но ты прав, молодой сокол. Давайте скорее перейдём к делу.

Она жестом отослала чашников и подавальщиков, чем окончательно разрушила мою надежду на приемлемый ужин. Пришлось довольствоваться пирогом с мочёной брусникой.

– Меня навестили царские гонцы, – продолжила княгиня. – И я бы предпочла вовсе никогда с ними не встречаться.

– Какие они? – жадно спросил Огарёк.

Пеплица усмехнулась:

– Жаждешь рассказов о чужестранцах? Да ты и сам из дальних краёв, почему тебя они так волнуют?