Как Огарёк ни просился, я не мог взять его с собой. Юным, горячим и острым на язык не место на переговорах. Хоть я и назначил Огарька своим соколом, княжьим гонцом, а всё же понимал, что он ещё не готов в полной мере вести сокольи дела, пусть и доверял я ему безоговорочно. Конечно, мне хотелось бы надеяться, что пройдёт совсем немного времени, и Огарёк остепенится, перестанет щериться без повода, научится думать прежде, чем говорить, но пока я не мог ручаться, что в разговоре с тхеном он не выкинет чего-нибудь эдакого.

Я сделал так, чтоб Огарёк почувствовал себя незаменимым: велел ему помогать Нилиру обеспечивать крепость всем необходимым и следить за порядком. Огарёк расстроился немного, но пообещал, что всё будет хорошо.

Князь, у которого всё неправильно, не может бояться нарушить другие условности. Мне бы собрать если не войско, то хотя бы отряд приличный, но не стал – не хотел злить степняцкого тхена. Взял нескольких Нилировых дружинников, чтоб одному не ехать. Всадника на псе легко узнать даже тому, кто никогда не видел его воочию, а уж издалека достать стрелой было бы совсем просто, а так сразу ясно: едет не нарушитель границ, а отряд для переговоров по тхеновой просьбе.

Седостепье меня пугало. Пустые, серые земли – словно бесконечный дурной сон или завеса смерти. Я скакал и думал: сколько мужества должно быть у людей, готовых всю жизнь провести в этом бесцветном, ветреном и безмолвном мире? Удивительно становилось, как эта пустошь соседствует с Княжествами, полными богатств, что ларец купеческой дочки.

Стойбище степняков издалека встречало запахом дыма и конского навоза. Навозом они питали костры, из-за этого в Княжествах ходило множество прибауток. Я увидел приземистые шатры и палатки, вокруг них – лошадей и людские силуэты.

Надо отдать должное тхеновым дозорным: меня почти моментально окружили всадники, грозные, на холёных конях. Я остановил Рудо и вскинул голову, гордо встречая врагов.

– Я – князь Лерис Гарх. Мне нужно поговорить с тхеном Алдаром.

Дозорные пустили коней по кругу, хотели запугать топотом и гиканьем. Стояло бы лето, вокруг поднялась бы пыль столбом. В это время Рудо скалил зубы, но не нападал.

– Проведём. Иди, – гаркнул старший из дозорных с таким степняцким выговором, что я с трудом разобрал эти слова.

Ближе к стойбищу меня жестом попросили спешиться, а когда я послушался, один из дозорных (не без страха на лице) взял Рудо за ошейник. Пёс упёрся четырьмя лапами и зарычал.

– Куда вы хотите его увести? – нахмурился я.

– Не беспокойся, князь. Так положено.

Я выхватил кинжал, но двое дозорных тут же скрутили меня и выбили оружие из рук. Рудо рванулся ко мне, я шикнул ему, чтоб не злил сильнее степняков.

– Клянитесь, что мой пёс будет в хороших руках и вернётся невредимым.

Тот, что держал Рудо, положил ладонь на грудь и склонил голову:

– Клянёмся.

Мне не оставалось ничего иного, кроме как поверить. Я выпрямился, досадливо стряхивая с себя степняка, что держал за локти. Кинжал мне, однако, не отдали: третий дозорный с суровым видом сунул его себе за пазуху. Один из стражей вытянул у меня из-за пояса ещё два ножа и передал их товарищу.

– Положено, – пробубнил он. – Обувь снимай. И это. – Степняк поддел ремешок, которым я собирал волосы в хвост.

– Разуваться? В холод? – Я расхохотался. – Не много ли просит ваш тхен?

– Не много. Давай.

Лица у степняков были до того суровые, что я с негодованием понял: не шутят. Проклиная сквозь зубы и себя, и степняков, я сел на землю и снял сапоги – тут же звякнул ещё один нож, спрятанный в голенище.

Убедившись, что я не опасен больше, меня повели в стойбище.

Люди замирали, когда видели, что дозорные ведут чужака. Я глядел на них гордо, не как преступник, а как чужой князь, пусть босой и растрёпанный. На первый взгляд все степняки показались мне похожими, но чем дольше меня вели по стойбищу, тем больше я проникался своеобразной красотой этих людей. Степные женщины были стройны, с маленькими руками и ступнями, мужчины – крепки и широки в плечах.

Я не видел, куда увели Рудо – пёс подчинился легко, но всем своим видом показывал уязвлённую гордость. Хотелось верить в честность степняков, но на всякий случай начал продумывать план мести.

Наконец дозорные остановились перед самым большим шатром, украшенным жёлтыми орнаментами. Один вошёл внутрь, а двое продолжали держать меня. Когда он вернулся, меня провели внутрь.

В шатре тхена мог бы уместиться весь первый ярус княжьего терема. Меня ввели, держа за локти, безоружного, босого и простоволосого, словно я был не князем, а вором, пойманным у стада. Внутри всё полыхало: от злости, от стыда, от унижения, но спину держал ровно, а лицу старался придать самое отстранённое выражение.

Тхен сидел в кресле, обитом дорогой парчой, под ногами у него лежали волчьи и медвежьи шкуры – где уж его люди в степях нашли зверей, я не знал, но, может, выменяли меха у княжеских купцов. Тхена окружали воины с бердышами и выглядели так, словно в любой миг были готовы кинуться вперёд и изрубить меня на куски. Всюду горели факелы, в шатре было душно и жарко, а у тхена, обряженного в шубу, даже испарина на лбу не выступила.

Воин, что держал меня за левый локоть, проговорил что-то на незнакомом языке. Лицо тхена, остававшееся недвижимым, тронула пренебрежительная усмешка.

– Сиротский князь. Проходи. Я ждал тебя.

Я дёрнулся, высвобождаясь от хватки степняков, и в два шага приблизился к тхену. Воины по бокам от тхена качнули бердышами.

– Моё имя – Лерис Гарх, я верховный князь, властитель Холмолесского княжества и хозяин стольного Горвеня. А как твоё имя, я даже не знаю.

По правде говоря, я с трудом удержался от более явного проявления гнева. Клеймо «сиротского князя» возмутило и разозлило, но я понимал, что тхен может нарочно выводить меня на злость, чтобы показать свою власть.

– Ты не знал, к кому шёл? – Тхен насмешливо изогнул тонкую, чёрную, будто женскую бровь. – Я тхен Алдар. Властитель племён и стад отсюда и так далеко на запад, на сколько хватит глаз.

– Что тебе нужно, Алдар?

Тхен долго изучал меня. Я тоже не стеснялся его разглядывать. Алдар был не стар, черноволос, безбород, но с длинными усами, умащёнными жиром или маслом. В облике тхена было что-то, напоминающее и Нилира, и скоморошьего князя Трегора, и меня самого: стать, твёрдость во взгляде, упрямство, которое ощущается без слов. Я поверил в то, что этот человек мог собрать вокруг себя племена Седостепья и сколотить своё кочевое княжество. Алдар тронул концы усов и жестом отослал своих стражей. Они удивились не меньше моего, но послушно покинули шатёр, обдав меня напоследок самыми недоверчивыми взглядами, на какие были способны. Мы остались одни: тхен расстегнул шубу и показал, что тоже не носит на себе оружия. Мне пришлось по нраву, что он поставил нас в одинаковые условия. Почти одинаковые, если не считать, что я оставался бос и мало чем отличался от пленника.

– Так вот ты какой, – хмыкнул Алдар, не переставая меня разглядывать. – Я ведь слышал о тебе больше, чем ты обо мне. Чего только не говорят… только всегда знал, что за молвой прячется жалость. Ты жалок, сиротский князь, теперь я вижу это воочию.

Я хрипло рассмеялся:

– По-моему, жалость любит прятаться за шкурами и шелками. Я перед тобой – такой, какой есть. А ты надел маску похуже скоморошьей. Сдаётся мне, мы не равны. Я честен, а ты – нет. Ты приглашал меня как гостя, а взял пленником. Разве так поступают князья, тхен?

Говоря так, я рисковал не сносить головы. И подозревал, что остальные князья были бы только благодарны тхену за избавление от обузы. Но сколько я жил и сколько вёл разговоры с самыми разными людьми, столько убеждался, что порой самые неожиданные действия дают нужный результат. Если я сколько-нибудь разбирался в людях, то тхен был как раз из тех, кого разговоры о чести ранят больнее всего. Я-то свою растерял ещё несколько зим назад, так что не боялся показаться смешным и ничтожным, а вот Алдар готов был из кожи вылезти, лишь бы показать иноземцу своё величие.