Юноша провёл меня в круглое помещение со столом и стульями с высокими спинками. Здесь было два узких окна в частом переплёте, но света от них падало совсем мало, потому что их до половины закрывали книжные шкафы. Этот не то кабинет, не то приёмная произвёл на меня странное впечатление: кругом было слишком много вещей. Вещи стояли на полу, громоздились на полках, теснились друг на друге. Старые, очень старые и древние. Одни выглядели дорогими, другие – баснословно дорогими. Юноша сел за стол, а я так и стояла, даже приоткрыв рот. В нашем поместье хватало антиквариата, но теперь я чувствовала себя маленькой девочкой, очутившейся в шкатулке, доверху набитой драгоценностями.

Отвары Ферна сделали своё дело – после них меня больше не трясло, и пусть скорбь никуда не делась, зато к ней примешалась решимость. И чем дольше я смотрела, тем больше видела – глаза привыкали к полумраку и обилию предметов. На стенах, не заставленных шкафами, висели картины – их было так много, что не оставалось ни пяди свободной поверхности. Я присматривалась: что-то в этих картинах тревожило, но я пока не могла понять что.

– Присаживайтесь, – пригласил провожатый.

Я мотнула головой и села на стул. Мне стало стыдно за то, что так глазела, словно оборванка, впервые ступившая в дом богачей.

– Мне нужен господин Штиль, – повторила я.

– К вашим услугам, – вздохнул он.

Наконец я поняла, что, кроме нас двоих, в лавке больше никого нет, стало быть, юнец и есть Нимус Штиль, антиквар.

– Прошу прощения. Я не ожидала, что вы…

– Настолько молод? Вы правы. Антиквары в основном если не старики, то хотя бы люди средних лет, а мне же всего двадцать один. Вы хотели что-то приобрести?

– Нет, я по другому делу. Простите, я не представилась. Ивель Лариме, падальщица.

Я протянула Нимусу ладонь для пожатия, но только теперь заметила, как странно он держит руки – положив на колени, так, будто они болят или плохо слушаются. Кисти скрывали длинные рукава и свободные перчатки. Я уже хотела убрать руку, но Нимус всё-таки пожал её, обхватив, словно клешнями, негнущимися пальцами.

– Падальщица? Любопытно. И что вас привело в мою лавку?

Я решила не тянуть и сразу перейти к делу:

– Вы бывали в Княжествах. Мне нужно знать об этих землях.

Нимус вздохнул и опустил глаза. Очевидно, его интерес ко мне пропал, я ведь не собиралась ничего покупать.

– Да, я бывал в Княжествах. И оставил там слишком многое. Простите, но я не хочу об этом говорить.

– Ваше право. – Я пожала плечами, стараясь не показывать, как разочарована.

– Прошу меня простить, – повторил Нимус. – Если вы желаете что-то приобрести, я с радостью покажу вам товары.

По его лицу я поняла, что он и правда испытывает некоторую вину. Что ж, я не могла так просто отступить и не попытаться вытащить из мальчишки то, что мне было нужно.

– Ваши руки. С ними что-то случилось в Княжествах?

Он вскинул голову, глядя гневно и возмущённо.

– Я не хочу об этом говорить. Простите, госпожа Ивель, но если вы не будете ничего покупать, я вынужден попросить вас покинуть лавку.

Штиль заметно разнервничался. Что ж, для своего возраста он держался весьма неплохо. И всё же с каждой минутой моё любопытство только усиливалось. В этом юнце всё было до крайности странным… Стать хозяином лавки с ценностями в двадцать один год – само по себе достижение, а если прибавить к этому больные негнущиеся пальцы и острое нежелание разговаривать о Княжествах… Мой взгляд упал на картину, стоявшую на полу: её прислонили к шкафу, а сверху стыдливо набросили какое-то тёмное полотнище. Ткань отогнулась, открыв угол: я разглядела девушку, сидящую спиной к зрителю. Её кожа от плеч до поясницы была ободрана, сквозь рёбра виднелись синеватые внутренности. Я присела напротив картины и осторожно отогнула край полотна: моему взгляду открылся заросший пруд с тёмно-изумрудной водой, в которой по пояс стояли ещё две обнажённые девушки с мертвенно-бледной кожей.

– Они мёртвые? – спросила я, кивнув на картину. Во мне взыграл деловой интерес.

Нимус вздрогнул и, только наклонившись, понял, что я толкую о картине. Он быстро облизнул губы, выдавая волнение, но так же быстро собрался и ответил совершенно ровным тоном:

– Это нечистецы.

– Те, что живут в Княжествах?

– Верно. – Нимус подошёл ближе и дотронулся до моего плеча. Сквозь перчатку и ткань платья я ощутила, как меня коснулось что-то твёрдое, вроде когтей. Вдоль позвоночника побежали мурашки. – Я уже говорил, госпожа Лариме. Думаю, вам пора. Мне не нравится то, что вы спрашиваете.

Уходить не хотелось. Я чувствовала: этот антиквар может дать что-то, в чём я нуждаюсь, а ещё то, о чём я даже не подозреваю, но что может стать очень важным. Я взглянула в его юное, почти мальчишеское лицо, и меня прошибла необъяснимая дрожь возбуждения, будто в тот момент произошло нечто, влияющее на мою судьбу. Да, глупо, ведь в судьбу я никогда не верила, но именно тогда ощутила, как моя жизнь сплетается с чьей-то чужой.

– Я хочу купить эту картину. И… у вас есть ещё что-то с нечистецами?

Штиль замер. Я смотрела в его удивлённые глаза и украдкой думала: для чего он носит этот странный халат? Чтобы поддерживать образ? Или не хочет, чтобы клиенты видели его руки?.. Антиквар неохотно выдвинул ящик стола и вынул стопку бумаг, довольно ловко подцепив её пальцами – или когтями.

– Только наброски. И эта картина. Нечистецы не любят искусство живых.

Я жадно притянула к себе бумажные листы и разложила на столе. На всех были изображены странные существа: кто-то словно застрял между человеком и зверем, иные походили на людей, но в странной одежде. Мужчины, девушки, старики с рогами, перьями, резкими и дикими лицами. Рисунки были сделаны разными художниками и в разное время – в глаза бросалась разница в технике набросков и состоянии бумаги. Если пара листов были совсем белыми, то иные – коричневато-жёлтые – рассыпа`лись от ветхости. Меня заворожило сокровище антиквара – поистине сокровище, куда там до него хрустальным люстрам и латунным подсвечникам с зелёной патиной!

– Это ведь фантазии художников? – спросила я, внутренне уже зная, каким будет ответ. Человек не может придумать такое. Но мне не хотелось, чтобы догадки оказывались правдой.

– Нет, – сухо ответил Штиль. – Они все реальны.

Я прерывисто вздохнула. С одного из рисунков на меня смотрел мужчина с бородой и горящими глазами. Его голову венчали два витых рога – почти такие, какие были на маске, которую достал для меня Аркел.

– Художники правда с ними встречались?

– Кто-то встречался. Кто-то рисовал по рассказам очевидцев.

Штиль стоял надо мной в напряжённой позе, будто боялся, что я испорчу или украду его бесценные рисунки с чудищами. Я внимательно вглядывалась в рисунки, в точные шероховатые линии и пыталась представить, как эти существа выглядели на самом деле. Где проходила граница их схожести с людьми? Двигались ли они так же, как мы, или с не присущей человеку скоростью и грацией? Умели ли они говорить? И какими тогда были их голоса? Да, меня очаровали нечистецы Княжеств. Я слышала, что столетия назад и в Царстве встречались лесовые, русалки и водяные, но разрастающиеся города, пастбища и толпы людей заставили нечистецей покинуть эти места, убраться на север, в леса Княжеств. У нас остались только «домашние», мелкие их собратья, которые всегда жались к людскому жилищу: домовые, кикиморы, банники. Конечно, ни в Стезеле, ни тем более в Зольмаре их уже нельзя было встретить, только в деревнях, да и то не в каждом дворе. Но наши нечистецы вовсе не походили на тех, которых я сейчас видела на рисунках. Домовые напоминали не то детей, не то медвежат, кряхтели и прятались в тёмных углах самых старых, пропахших сыростью и дымом изб. Кикиморы – бочонки с куриными ногами и свиными пятачками – сидели за печками и недовольно стрекотали, стоило кому-то пройти мимо. Я никогда не слышала, чтоб нечистецы Царства говорили, покидали свои дворы или пытались как-то повлиять на человека. Нечистецы Княжеств манили, звали к себе, безмолвно говорили взглядами даже с быстрых набросков, пожелтевших от времени.