Это была рассудительная и умная девушка, возможно, более рассудительная и умная, чем обычно бывают девушки ее профессии. Но ее признания достаточно для того, чтобы немедленно рассеять глупое представление у мужчин и женщин, которое давным-давно уже должно было быть опровергнуто, но которое и по сей день не исчезло полностью. Оно состоит в том, что век проститутки короток и проходит быстро, и у нее нет никакого движения вперед, морального или физического; и как только ее бросают, она всегда должна превращаться в распутницу.

Другая женщина рассказала нам, что она была проституткой в течение двух лет; ею она стала от нужды. В целом ей нравился ее образ жизни, она не думала о грешности своего занятия. Бедной девушке нужно как-то жить. Она ни за что не стала бы прислугой, ее занятие гораздо лучше. Когда-то она была горничной одной дамы, но потеряла место из-за того, что не вернулась домой и провела ночь с мужчиной, который соблазнил ее. Впоследствии он покинул ее, и тогда она стала падшей женщиной. Больше всего она любила хорошо одеваться. В среднем раз в неделю она получала новую шляпку, а платья – не так часто. Она любила бывать в казино и обожала Креморнские сады. Она терпеть не могла прогуливаться взад и вперед по Хеймаркету и редко делала это, если только ей не были очень нужны деньги. Холборн ей нравился больше, чем Арджил, там она всегда танцевала.

Пансионерками называют тех, кто отдает часть заработка хозяйке борделя в обмен на предоставление полного пансиона. Как у нас уже был случай заметить, количество борделей в Лондоне или в отдельных приходах подсчитать невозможно не только потому, что они часто переезжают из одного района в другой, но и потому, что наше общество ненавидит все, похожее на шпионаж, и власти полагают, что не стоит заниматься подобными подсчетами. Из этого можно легко понять, как сложна задача статистика. Возможно, будет достаточным сказать, что этих женщин гораздо больше, чем можно представить себе на первый взгляд, хотя тех, кто отдает весь свой заработок в оплату за свое питание, проживание и одежду, еще больше. В Ламбете есть огромное количество таких домов самого низкого пошиба, и лишь не так давно владельцы восьми или десяти самых худших из них были вызваны в полицейский суд, и приходские полицейские, которые заявили на них, выступили на его заседаниях в качестве обвинителей. Остается лишь очень пожалеть, что при разборе таких дел судопроизводство не ведется быстрее, и оно не менее дорогостоящее. Давайте возьмем для примера одно из дел, на которое мы ссылались. Одного мужчину открыто обвиняют в содержании притона, полного жалких женщин, лишенных малейшей крупицы скромности и утративших всякий стыд, которые в действительности занимаются тем, что грабят, мошенничают и обворовывают неудачливых мужчин, которые настолько глупы, что позволяют им поймать себя в свои сети, – из человеколюбия будем надеяться, что это с ними случается в состоянии опьянения или по слабости. Очень хорошо; вместо простого недорогого судопроизводства патриоты, посвятившие себя разоблачению такого бесстыдного жульничества, оказываются втянутыми в нудное уголовное преследование и в случае неудачи оставляют за собой свободу действий. Загадочные исчезновения, трагедии на мосту Ватерлоо и решения присяжных о том, что человек был найден утонувшим, достаточно распространены в этом огромном городе. Кто знает, сколько таких необъяснимых дел могло быть задумано, спланировано и доведено до конца в каком-нибудь гнусном притоне в одном из самых худших кварталов наших чрезвычайно развращенных столичных приходов! Но сейчас мы будем рассматривать более высокую категорию таких домов. В ходе своих изысканий мы познакомились с девушкой, которая проживала в доме на улице, отходившей от Лэнгхэм-плейс. Внешне этот дом выглядел достаточно респектабельно. На нем не было никаких признаков, указывающих на занятие или образ жизни его жильцов, разве что из-за опущенных штор в спальнях могло возникнуть предположение, что в доме проживает инвалид.

Когда вас вводили в дом, можно было увидеть, что комнаты обставлены хорошей, хоть и дешевой мебелью. Там были обитые саржей «кобург» стулья и диваны, стеклянные канделябры и красивые зеленые занавески. Девушке, с которой мы разговорились, было не больше двадцати трех лет. Она сказала, что ей двадцать, но никогда нельзя полагаться на заявления такого рода, сделанные представительницами ее профессии. Сначала она отнеслась к нашим расспросам с некоторым легкомыслием и в шутку спросила, что мы ей поставим, – вопрос, который мы справедливо истолковали как желание что-нибудь выпить. Таким образом, мы «выставили» бутылку вина, которая произвела должный эффект, сделав нашего информатора более разговорчивой. Вот вкратце то, о чем она нам рассказала. Ее жизнь была настоящим рабством; ей редко разрешалось – если вообще разрешалось – выходить из дома, да и тогда за ней приглядывали. Почему так было? Потому что она «покончила бы с этим», если бы у нее была возможность. Они знали это очень хорошо и принимали все меры к тому, чтобы у нее не появилось такой возможности. Их дом был довольно известным, и они принимали много гостей. У нее было несколько личных друзей, которые всегда приходили навестить ее. Они хорошо ей платили, но она почти не видела этих денег. Какая разница, ведь она не могла пойти и потратить их. Что она могла купить на эти деньги, кроме порции белого джина время от времени?

Что такое белый джин? «А где же вы прожили свою жизнь, позвольте спросить? Вы что, ловкач?» (Она имела в виду приходского священника.) Нет, и она была этому рада, так как она плохо себе их представляла; они были лицемерной братией. Ну, белый джин, если мне нужно знать, это можжевеловая настойка; и я не могу сказать, что она ничего нового мне не сказала. Где она родилась? Где-то в Степни. Да и какая разница где; она могла все рассказать мне об этом, если бы захотела, но у нее не было желания. Это затронуло ее за живое, заставило слишком расчувствоваться. Ее грехопадение случилось, когда она была еще юной: ее завлекла хозяйка дома несколько лет назад. Она познакомилась с г-жой Н. на улице, когда та дружелюбно заговорила с ней. Она спросила девушку, кто ее отец (он был плотником-поденщиком), где он живет, выудила у нее все про ее семью и в конце концов пригласила ее к себе выпить чаю. Девочка, обрадовавшись знакомству с такой доброй и хорошо одетой дамой, охотно и без колебаний согласилась, так как ей и в голову не пришло ничего дурного, да и отец ее никогда не предостерегал. Ее мать умерла за несколько лет до этого. Ее не привели прямо в дом, где я ее нашел? О нет! За рекой было другое заведение, где девушек «укрощали». Как долго она пробыла там? Да, наверное, месяца два, а то и три; она не вела счет времени. Когда она покорилась, а ее дух был сломлен, ее перевезли из этого дома в более аристократический квартал. Как они ее «укрощали»? О, они напоили ее и заставили подписать какие-то бумаги, которые, как она поняла, давали им над ней большую власть, хотя она точно не знала, в чем эта власть состояла или как она могла осуществляться. Затем они дали ей одежду, стали хорошо кормить и постепенно приучили ее к такой жизни. Ну а теперь есть ли еще что-то, что я хотел бы узнать, потому что если есть, то лучше мне побыстрее задавать свои вопросы, так как она уже устала от разговора. Собирается ли она вести этот образ жизни до самой смерти? Ну, она никогда об этом не думала, если я не собираюсь читать ей проповедь. Этого она выдержать не смогла бы – что угодно, только не это.

Я очень просил ее извинить меня, если я ранил ее чувства; я задавал вопросы, не имея в виду религиозный аспект или что-то другое, я просто хотел узнать, удовлетворить свое собственное любопытство.

Ну, так или иначе, она сочла меня слишком любопытным субъектом. Во всяком случае, я был вежлив, и она не отказывалась отвечать на мои вопросы. Будет ли она заниматься этим до конца жизни? Она считала, что да. Что же еще ей оставалось? Возможно, что-то может измениться; откуда ей знать. Она никогда не думала о том, что сойдет с ума; а если и думала, то жила сегодняшним днем и никогда не рыдала по этому поводу, как некоторые. Она старалась быть веселой, насколько это было в ее силах. Быть несчастной было бы скучно.