По взгляду Олимпии я поняла, что не следует отказывать могущественным служителям церкви, и тут же отправила слугу за Элизой и Раймондой, после чего разговор принял другой оборот.

— Жюльетта, — обратился ко мне Берни, — пусть наши желания познакомиться поближе с вашими прелестными, как мы знаем созданиями, не приведут вас к ошибочному выводу, что мой собрат и я неравнодушны к женскому полу, между тем, как мы терпим его постольку, поскольку он ведет себя в нашем присутствии мужским, так сказать, образом. Считаю необходимым без обиняков высказаться на сей предмет и заявить вам, что лучше сразу отказаться от предложения, если вы или ваши компаньонки не уверены в том, что сможете с полным смирением удовлетворить те необычные прихоти, которые предполагает этот образ поведения.

— По правде говоря, — вставила Олимпия, — в данном случае ваши предупреждения совершенно излишни, я видела, как Жюльетта ведет себя в подобных обстоятельствах, и заверяю вас, что вы не будете разочарованы ни ею, не ее подругами, которые являются ее протеже и, следовательно, мыслят также философски, как и она сама.

— Дорогие друзья, — заговорила я, желая загладить этот инцидент, — моя репутация в распутстве достаточно прочная, чтобы у кого-то оставались сомнения по поводу моего поведения Моя похоть всегда следует за капризами мужчин и всегда возгорается от их страстей. Меня возбуждают только их желания, и самое большое удовольствие я получаю, удовлетворяя все их прихоти. Если в их требованиях нет ничего необычного, мне становится неинтересно, но стоит им предложить что-нибудь неординарное, редкое и изысканное, как я ощущаю в себе неодолимую потребность в том же самом; и я никогда ни в чем не ограничивала себя в либертинаже, поскольку, чем больше мои поступки нарушают норму вежливости, чем сильнее попирают законы скромности и благопристойности, тем счастливее я себя чувствую.

— Это я и хотел услышать от вас, — одобрительно сказал Бернис, — это делает вам честь. Стыдливость, ведущая женщину к упрямству и непослушанию, как правило лишает ее уважения здравомыслящих мужчин.

— Эта стыдливость тем более неуместна, — добавил Альбани, будучи, по всей вероятности, убежденным сторонником самых фантастических упражнений похоти, — что она ничего не доказывает кроме глупости или холодности, и я хочу сказать вам, что в наших глазах самка может оправдать свою принадлежность к низшему полу только абсолютной покорностью, а фригидная или глупая женщина заслуживает лишь презрение.

— Действительно, — сказала я, — только идиотка может подумать, будто мужчина имеет меньше оснований вставить свой орган в ее зад, чем в ее вагину. Женщина — она со всех сторон женщина, и разве не кажется странным, когда она обрекает на воздержание одну часть своего тела, в то время как делает доступными все остальные? Это тем более смешно, если учесть, что такая мания просто-напросто оскорбляет природу: неужели наша праматерь вложила бы в нас вкус к содомии, если бы это было для нее окорбительно? Разумеется, нет; напротив — она одобряет это и радуется этому; человеческие законы, всегда диктуемые эгоизмом, в этом вопросе лишены всякого смысла, а законы Природы, которые намного проще, намного естественнее, обязательно должны вдохновлять нас на любые поступки, враждебные деторождению, ведь оно, когда этим занимаются люди, оспаривает у Природы право на создание новых существ, отвлекает ее от главной функции и обрекает на бездействие, что несовместимо с ее энергией.

— Сейчас вы сказали очень удивительные и верные слова, — заметил Бернис, — и теперь я бы хотел, чтобы мы дополнили вашу чудесную теорию практикой. Посему, восхитительная Жюльетта, позвольте взглянуть на тот трон сладострастия, который, как вы правильно поняли, будет единственным объектом наших желаний и предметом наших удовольствии. С алтарем Олимпии мы уже давно знакомы, так что прошу вас, мадам, показать ваше сокровище.

Оба кардинала приблизились, и я, недолго думая, обнажила алтарь, на котором им предстояло совершать службу. Я придерживала, подняв до груди, юбки, а они приступили к осмотру, который, как вы догадываетесь, сопровождался непременным сладострастным ритуалом. Альбани был настолько скрупулезен в своих содомистских привычках, что тщательно прикрыл промежность, которую я, наклонившись вперед, могла невзначай показать прелатам. Истинный содомит испытывает горькое разочарование при виде влагалища. За прикосновениями последовали поцелуи, потом щекотание языком. У распутников этой породы жестокость всегда пробуждается испульсами похоти, и нежные ласки скоро сменились ударами, щипками, покусываниями, затем неожиданно и грубо в анус мне вставили несколько пальцев, и наконец поступило предложение выпороть меня, которое, вероятно, было бы осуществлено незамедлительно, если бы в этот момент не появились мои служанки. Приключение начало принимать серьезный оборот, и я постараюсь описать его в откровенном и, быть может, циничном духе, который лучше всего передаст атмосферу того вечера.

Придя, в восторг от двух обольстительных сучек, которых я отдавала в жертву их гнусной похоти, кардиналы сразу приступили к осмотру задних прелестей Элизы и Раймонды. Олимпия также, с неменьшим жаром, чем мужчины, бросилась ощупывать девичьи ягодицы. Улучив момент, я отвела Аль-бани в сторону и обратилась к нему примерно с такими словами:

— Я уверена, святой отец, что вы не думаете, будто я и мои несравненные подруги явились сюда удовлетворять все ваши жестокие капризы из одного благочестия. Пусть вас не обманывает мой роскошный вид: это результат проституции, которая дает мне средства к существованию. Я отдаюсь только за деньги и цену прошу немалую.

— Мы с Бернисом всегда придерживались того же мнения, — уверил меня кардинал.

— В таком случае можно начинать, но прежде будьте любезны назвать сумму, на которую мы можем рассчитывать за наши услуги. А до тех пор вы ничего от нас не получите.

Альбани пошептался со своим коллегой, потом они оба вернулись ко мне и заявили, что мне не стоит беспокоиться на этот счет и что мы останемся довольны.