Между тем в дом толпой валили женщины: некоторые хотели узнать свою судьбу, другие желали в спокойной обстановке погрузиться в редчайший по гнусности разгул. Благодаря принимаемым нами мерам мы могли предоставить ненасытным нашим посетительницам любое количество мальчиков и девочек и Гарантировали абсолютную тайну. Мы оказывали услуги молодым парочкам, которым чинили препятствия родители и которые приходили искать у нас приют. В наших скупо освещенных будуарах заключались временные союзы на одну ночь, когда мужчины не видели лиц женщин, с которыми развлекались: отцам мы подкладывали их дочерей, братьям — сестер, священникам — их прихожанок.

Однажды ко мне пришли две женщины двадцати и двадцати пяти лет, обе очаровательные в высшей степени и обе, воспылав ко мне страстью, просили меня внести в их игры порядок и участвовать в них. После ужина мы легли в постель; их мания заключалась в том, что они сосали мне язык и вагину. Они сменяли друг друга в таком стремительном темпе, что я не успевала сообразить, которая из них минуту назад целовала меня в рот, а которая ласкала влагалище. В продолжение этой сладострастной карусели я непрестанно ласкала их обеими руками, иногда брала искусственный орган и по очереди прочищала им оба отверстия, и скажу откровенно, что я не встречала женщин, более похотливых, нежели эта парочка. Трудно представить себе, какие они придумывали трюки, какие неслыханные вещи говорили во время этих бешеных утех. Я помню, как одна из них настолько потеряла рассудок, что порывалась бежать и отдаться больным сифилисом, которые содержались в госпитале неподалеку от моего дома.

Может быть, читатели смогут объяснить мне, что происходит в голове представительниц моего пола, а мне это не под силу. Я могу только добавить, что Природа бесконечно благосклоннее относится к лесбиянкам, нежели ко всем прочим женщинам; одаряя их более богатым, более гибким воображением, она дает им безграничные средства испытывать наслаждение[122] .

Еще одним запомнившимся приключением была прогулка, которую я совершила в компании четверых венецианок.

Они дождались ветреного дня и посадили меня в гондолу, когда в небе сверкали молнии. Пока мы отплыли на некоторое расстояние в открытое море, разразился настоящий шторм и загрохотал гром.

— Вот теперь, — заявили мои шаловливые спутницы, — будем ласкать друг друга и бурными извержениями покажем наше презрение к ярости моря.

В следующий момент они прыгнули на меня как четверка обезумевших Мессалин. Разумеется, я достойно ответила на их ласки; возбужденная таким проявлением чувств, я присоединилась к их хору, поносившему последними словами химеричного Бога, который, как говорят, порождает их. Между тем гремел гром, все небо полосовали молнии; гондола наша болталась, как щепка, на ревущих волнах, а мы богохульствовали, мы извергались и бросали вызов Природе, которая взъярилась на все сущее и благословляла только наши удовольствия.

Одна очень хорошенькая женщина пригласила меня на обед в свой дворец. Мне пришлось на ее глазах возбуждать ее пятнадцатилетнего сынка, после чего в его присутствии мы ласкали друг друга. Потом она позвала дочь, которая была на год младше брата, и велела мне возбуждать девочку, пока сын содомировал свою мать. Затем она держала дочь, подставив ее зад содомистскому натиску сына; в продолжение этой процедуры я облизывала девочке вагину, а мать языком ласкала анус содомита. Пожалуй, никогда прежде я не встречалась с более хладнокровной и умной развратницей. Узнав о том, что мы торгуем ядами, она попросила доставить ей целый набор наших снадобий. Я поинтересовалась, уж не собирается ли она угостить ими очаровательные создания, которыми мы только что наслаждались.

— А почему бы и нет? — ответила она. — Если я бросаюсь в море порока, меня ничто не может остановить.

— Вы — прелесть, — заметила я, целуя ее в губы, — ведь в таких случаях чем больше запретов мы попираем, тем сильнее извергается наше семя.

— Значит мое извержение будет неистовым, — улыбнулась она, — ибо преграды и запреты мне неведомы.

Шесть месяцев спустя она осталась без мужа, без родителей и без детей.

Как-то раз за мной послал член Совета Десяти Венецианской республики, которому потребовалась женщина обслуживать его сына в то время, пока он его содомировал.

Другой вельможа, также заседавший в этом высоком Совете, потребовал, чтобы я забавлялась с его сестрой, перезрелой и уродливой самкой; сам он содомировал ее, потом совершил содомию со мной, и в завершение я получила сотню ударов бичом от его сестры.

Короче говоря, не существует на свете таких сладострастных и мерзких способов удовлетворить похоть, которыми бы мы с Дюран не предавались с рассвета до ночи; не проходило и дня без того, чтобы наш промысел — проституция, сводничество, предсказания судьбы и отравления — не приносили нам тысячу цехинов, а то и того больше.

Нас уважали, нами восхищались, нашего общества искали самые благородные распутники мужского и женского пола города Венеции, и мы, без всякого преувеличения, вели самую блаженную и самую роскошную и беззаботную жизнь, когда ужасный поворот судьбы разлучил нас и лишил меня любезной моей Дюран, и за один день я потеряла все свое состояние, которое привезла в Венецию, и все, что заработала там.

Наказанием, обрушившимся на Дюран, судьба выразила свою нетерпимость к той же самой слабости, за которую я заплатила сполна много лет тому назад. Как вы помните, моя ошибка, повлекшая за собой вынужденный отъезд из Парижа, заключалась в том, что я проявила нерешительность и не довела свое злодейство до высшей степени. Такая же участь постигла мою подругу, и столь жестокие уроки лишний раз доказывают, что если вы ступили на путь порока, опаснее всего — бросить взгляд в сторону отвергнутой добродетели или обнаружить недостаток твердости, необходимой для того, чтобы перейти последние рубежи; дело в том, что Дюран не хватило не воли, а храбрости, и если несчастная потерпела поражение, причиной тому стал не недостаток амбиции, а элементарная трусость.