Вскоре наступил вечер, и начало темнеть. Когда солнце село, вокруг начали зажигаться фонари. Загорался свет и в окнах жилых домов: в немногочисленных квартирах, в которых всё ещё оставались живые люди. Их было настолько мало, что становилось жутко: больше половины жителей района просто исчезли. Может, со многими, всё же, всё в порядке, и они просто не включают свет. А может, многие из них мертвы и находятся сейчас в своих квартирах. И бродят по ним в своём новом обличии из одного тёмного угла в другой.

Я запомнил, как Лёха показал мне вчера местоположение картинг-клуба Восход, из которого, по всей видимости, были те странные ребята, которых прогнал из Радуги полицейский. Он был дальше по дороге. Радуга стояла на одном перекрёстке, а Восход был на следующем, часть которого просматривалась с крыши, хоть и находился тот перекрёсток не так уж близко. Там, вдалеке, было одноэтажное здание с синими стенами и плоской крышей. Это и был картинг-клуб Восход, и в его окнах тоже горел свет.

— А когда мы сменяемся? Как вчера, где-то в одиннадцать? — спросил я у Тохи.

— Я не сменяюсь. Ты можешь уже идти, — ответил он.

— Как так? Ты же весь день уже стоишь. Я думал, тебя Лёха поменять должен, а ты отдыхать пойдёшь.

— Чё ты докопался? Тебе какая разница? Мне по-кайфу так. Лёху я предупредил.

— Ладно, ладно, как хочешь. Я просто спросил. Тогда я пойду?

— Иди.

Я ушёл и подумал, что было бы здорово мне больше никогда не делить вахту с Тохой. Вчера я тоже ушёл с крыши вечером, а Лёха остался, чтобы достоять ночь. Вроде как, это было не по правилам: нельзя было стоять подряд и днём, и ночью. Но вчерашним вечером Тоха договорился с Лёхой о том, что отстоит за него завтрашнюю ночь — то есть, уже сегодняшнюю, — если Лёха отдозорит за него его ту ночь. Мутная схема, насквозь пропитанная неясностью того, зачем это всё надо было делать, но, возможно, Тоха всё каким-то образом объяснил Лёхе, и тот его понял. А может, и не понял, а просто согласился по дружбе. Чёрт его знает. Меня на тот момент это не заботило: я знал, что должен был уйти в одиннадцать, а остальное — не моё дело.

День 16

Буквально сразу после утреннего пробуждения я почувствовал, что что-то не так. Словно бы в воздухе витало напряжение — едва уловимое, но оно ощущалось. Все вокруг как-то суетились, и лица у всех были до крайности серьёзные. Я почувствовал, что не знаю чего-то очень важного, что знают уже все вокруг, и только я один тут как простофиля не в курсе последних новостей. Проснулся я одним из последних, и никого из знакомых поблизости не обнаружил, а остальных я как-то не решился о чём-либо спрашивать. Да и как бы я сформулировал вопрос? «Извините, я тут продрал глаза и почуял негативные вибрации, не подскажете, что случилось?» После такого меня бы изолировали где-нибудь в подсобке охраны, предварительно обив её стены чем-нибудь мягким.

На фуд-корте стоял гул. Я получил свой паёк, сел за наш стол, за которым Аркадий с Ангелиной пока сидели вдвоём, без Юры, и спросил:

— Что тут такое? Случилось что-то?

— Да хз, мы сами в непонятках. Вроде мертвяки пришли ночью и со всех сторон нас обложили, — ответил Аркадий.

— Как так получилось?

— Батя говорит, мутные типы какие-то вчера приходили, — сказал Юра, поставив поднос со своей порцией на стол и сев на своё обычное место, — Не то что мутные даже, а опасные — шпана местная. Караульного обошли как-то, к чёрному ходу пробрались и уже стали открывать там всё, но больно шумно это делали, и мент их спалил. Сам дверь открыл и волыной в них тычет, мол, стоять! А они — бегом. А мент — за ними. Бежал, бежал, а потом возьми — и шмальни им в спины. Бам-бам! Одного завалил вроде даже. Ну и всё, тут этот «бам-бам» всю округу на уши поднял, отовсюду повылезали эти… Ну, ты понял, кто. И всё теперь, бродят, шатаются кругом. Это мне батя рассказал вкратце, как смог и как успел. Они с ментом щас на крыше, караульных отчитывают. Они там чё-то наменялись сменами, и один в итоге перегрелся или переутомился и задремал прям там. А второй в палатке отдыхал, и узнал-то про всё только когда мент стрелять начал.

— Ёлки-палки… — только и смог сказать на это я.

— Так а что эта шпана хотела-то в итоге? — спросила Ангелина.

— Да кто их знает? Украсть что-то хотели, наверное, раз тайком так пришли.

— Или ещё хуже, — добавил я и даже поначалу не заметил, как мрачно это прозвучало.

Ангелина, Аркадий и Юра посмотрели на меня в искреннем недоумении.

— Чё хуже-то? — первым спросил Аркадий.

— Ну, не знаю там. Пробраться внутрь, убить полицейского, забрать пистолет и ключи, и объявить себя новыми хозяевами здесь. А всех остальных — своими гостями, которым надо за каждый день пребывания платить. Сначала деньгами, а потом, когда они закончатся — фиг его знает, чем. Кто не захочет — тот может идти на все четыре стороны, если он не может быть полезен сам по себе — скажем так. А если может — прямиком в рабство.

— Не, это уж совсем как-то. Чё-то ты драматизируешь по ходу, — сказал Аркадий, — Какой-то Древний Египет прям. Рабство… Ещё скажи, пирамиды строить заставят, х-ха-х.

Я думал было разозлиться на Аркадия за то, что своей нелепой шуткой он попытался поднять меня насмех, но вскоре понял, что в смехе его звучит скорее отчаяние, чем насмешка. Будто бы то был просто защитный механизм, охранявший привычную ему картину мира, в которой люди остаются людьми и ничего, в общем-то, во взаимоотношениях между человеком и человеком не меняется, кроме фона и шума за сценой. Ну ходят мертвецы по улицам и ходят, ну есть дефицит продовольствия, вакуум власти и паралич органов правопорядка и есть. Это ж всё внешнее, напускное. Неужели такие сущие мелочи могут подорвать базовые устои и социальные нормы, складывавшиеся веками и тысячелетиями? Всю глубину нашего падения мы увидим через несколько лет жизни в таком мире, в котором вынуждены жить сегодня. Но и сейчас, спустя месяц, регресс налицо и, думаю, уж теперь-то точно оптимистов не осталось нигде, кроме столичных бункеров и оторванных от земли космических станций, в которых царит своя атмосфера. Однако на шестнадцатый день оптимисты пока ещё существовали и верили, что Древний Египет — это что-то далёкое, архаичное и как будто бы совсем не про нас, цивилизованных обезьян двадцать первого века в джинсах и со смартфонами, которые уж точно никогда не опустятся до эксплуатации и угнетения друг друга или смертельной грызни за материальные блага. Древние египтяне поклонялись жрецам и верили в бога Ра — куда этим примитивным существам до нас, молящихся на Джеффа Безоса как на икону успешности и верующих в десять заповедей эффективной жизни Павла Дурова.

Вскоре на фуд-корте появился полицейский и попросил всех никуда не расходиться. Никто и не думал никуда уходить: все ждали инструкций на тему того, что всем нам делать дальше. Сам я пока ещё не видел тех самых толп заражённых снаружи, о которых все говорили — да и большинство из нас не видели. Но все почему-то верили в то, что они там есть, и что мы в глубочайшем кризисе, и что вот-вот полицейский — наш вождь — даст нам ответ на вопрос о том, как выйти из сложившегося положения. Он обратился к нам тогда, когда все закончили есть и отнесли посуду на мойку, где позже должны были её сами за собой помыть. Но то — позже. Сейчас — обращение вождя, которое мы ждали так, словно это было новогоднее обращение, а собрались мы не за завтраком из солёной манной каши, а за одним большим праздничным столом, уставленным сатурналистским разнообразием яств и напитков.

— Так, значит, господа и дамы, постараюсь коротко, — начал полицейский, — Многие помнят, как несколько дней назад к нам приходили люди, которые изъявили желание остаться здесь на ночь. Может, и не помните — не суть. В общем, тогда — было это где-то неделю назад — ночью у нас возник конфликт с этими господами. Они решили, что им больше всех надо и задумали проникнуть в магазин на первом этаже, чтобы взять там всё, что им захочется взять, ничего не давая взамен. Мне пришлось выставить их на улицу, объяснив, что так дело не пойдёт. Тогда они ушли. Буквально вчера ночью они вернулись и пытались проникнуть в торговый центр через запасной выход. Я не дал им это сделать. Завязался конфликт, в ходе которого я вынужден был применить оружие.